Семь грехов радуги - Олег Овчинников

— Интересно, что бы он написал, пребывая не в духе. Я бы почитал…

— Ты вообще в курсе, что такое эсхатология? спросил Игнат. Похоже, его немного раздражал мой шутливый тон.

— Наука о грехе? — подумав, предположил я.

— Не только. В глобальном смысле — о конце света. И начале нового.

— Ладно, — вздохнул я, глядя в черноту за расшторенным окном. — Что-то и вправду уже темно, спать пора. До завтра. Место встречи прежнее: Малый концертный, третий ряд.

— До завтра, — попрощался вестник грядущего конца света. — Если оно, конечно, наступит.

Ну разве может после таких разговоров присниться что-нибудь хорошее?..

Вторым позвонил Пашка. Не слишком рано, как стало модно в нашем кругу в последнее время, а без малого слишком поздно. Мы уже собирались выходить: я треножил себя, пытаясь вдеть обе ноги в одну штанину, а Маришка дожидалась меня в прихожей в полной амуниции и в нетерпении ковыряла подковой паркет. Подковка, естественно, украшала каблук полусапожка.

— Са-а-ш! — привычно позвал Пашка.

— Нуу, — откликнулся я, пренебрегая традициями. — Чего тебе?

— Я не вовремя?

— Как всегда, — буркнул я. — Ладно, говори, что хотел. Только быстро. Считай, что звонишь в Австралию.

— Через роуминг? Идет, — на лету ухватил Пашка и сразу перешел к делу: — Слушай, что означает, когда у человека морда становится цветом, как мандарин?

— Желтуху, — предположил я. — Или это не у тебя?

— Нет. У одного парня из отдела.

— Тогда взятки берет.

По отношению к Пашке такая версия у меня никогда бы не возникла.

— Взятки?.. — В Пашкином голосе сквозило сомнение.

— Ну, или зажигалки у коллег тырит. В общем, нечист на руку.

— Ага. Так я и думал, — обрадовался Пашка. — Было у меня одно смутное подозрение…

— Какого рода? — Полюбопытствовал я, но, уловив затылком Маришкин закипающий взгляд, быстро добавил: — Только коротко. Как будто с Марсом разговариваешь.

— Вообще-то это не для разглашения, но раз уж вы на Марсе… Значит так, — сказал он, и я автоматически прочертил в уме первую палочку. Которая так и осталась одна-одинешенька, потому что Пашка, хоть и был заметно возбужден, до конца рассказа ни разу не произнес «значит» или «зт самое». — Мы с этим парнем изымали сегодня партию драгмета.

— Крупную?

— Ужасно. Пять граммов с четвертью. Он взвешивал, я фиксировал.

— Преступников? — оживился я. — Наручниками?

— Нет, данные в протоколе. Потом, в конторе уже, перевесили конфискат, так положено. Сравнили с запротоколированным весом…

— И получилось меньше?

— Нет, — рассмеялся Пашка. — Больше. Почти на пол-грамма. Сделали контрольный замер на других весах, оказалось на полтора грамма меньше.

— Может, весы неисправные?

— Наши тоже так предположили. А потом я понаблюдал за Мандарином… Самое смешное — мы всегда его так дразнили, у него предки из Китая и замашки соответствующие. Так вот, смотрю, а он лицом все желтеет, желтеет, будто спелой корочкой покрывается. В общем, позвонили соседям из «ноль-три», увезли его. А потом я подумал: что, если эта штука, этот гипновирус самаритянский от тебя передался мне, а от меня уже дошел до Мандарина? Что, если он зарумянился оттого, что присвоил грамм-полтора конфиската?

— А что этот мет — настолько драг? — поинтересовался я.

— Угу. На столько, на полстолько и еще четверть столько. За один грамм в какой-нибудь цивилизованной стране можно купить пару машин вроде моей, только новых.

Я присвистнул. Из коридора немедленно послышалось холодное: «И кто из нас после этого пустослов?» Маришка все-таки закипела. Как чайник — по свистку.

Я обернулся к ней, состроив мину покислее, и сделал пару вращательных движений носом, дескать, уже закругляюсь.

Сказал в трубку:

— Понятно. А от меня ты чего хочешь?

— Совета. У тебя же больше опыта в этом вопросе. Просвети, как это лечится?

— Покаянием. Очищение через покаяние, слыхал?

— Это я помню. Ты скажи, перед кем каяться Мандарину? Не перед контрабандистами же!

— Не знаю, — задумался я. — Каяться всегда нужно перед тем, кому навредил. Этот металл, он по закону кому принадлежит?

— Наверное, государству.

— Вот пусть перед государством и кается. Только искренне.

— Каким образом?

— А мне почем знать?! Для начала пусть напишет чистосердечное признание.

— Идея! — восхитился Пашка. — Выходит, тот план, что я тебе с пьяных глаз набросал, сам собой воплощается! Украл — и сразу морда оранжевая. Везут сначала в Склифосовского, а когда не помогает — к нам. А уж мы этому мазурику, мздоимцу, уклонисту от налогов устроим очищение через пост и отсидку. Удобно как! Я одного не понимаю: кто отпустит грехи убийце?

— Получается, никто, — подумав, ответил я. — Beдь тот, кому он навредил, уже не в состоянии.

Пашка замолчал надолго — центов на пять, даже с учетом льготного воскресного тарифа. Потом спросил:

— А если бы это я кого-нибудь… по долгу службы? Мне что, до самой смерти не отмыться? А что будет с боевыми частями? С армией? Снова красной станет, как в восемнадцатом году?

Я вспомнил отрывок из речи самаритянина — один из немногих, засевших в памяти, — что-то про солдатика, которого лучше простить, чем самому оказаться на его месте, и попытался успокоить Пашку:

— Наверное, нет. Они же не нарушают законов, это их работа.

— А кто определяет законы? Конституция? Кодекс? Господь Бог?

— Да не знаю я, не знаю, не знаю… — раздраженно повторял я, неосознанно подражая Воннегуту.

— Ладно. — Пашка громко вздохнул в трубке. — Попробуем спросить у того, кто знает. Ты, кстати, на проповедь собираешься?

— Если бы не твой звонок, — едко ответил я, — был бы уже на полпути.

— Я тоже подъеду, — решил Пашка. — Раз уж я теперь носитель неизвестной инфекции, надо бы поближе познакомиться с первоисточником. Так что встретимся на Парке в центре зала. Я там буду где-нибудь без пятнадцати.

— Почему в центре? — удивился я, хотя следовало бы удивиться: почему на Парке? — Ты разве не на колесах?

— Он еще спрашивает! — фыркнул Пашка. — Ворона ты дебелая!

— Что?

— Не надо было каркать про трансмиссию!

Застегиваться я закончил уже в лифте. Там же меня посетила мысль: ну вот, все вольные и невольные участники событий собираются в одном месте. Не хватает только звонка от распространителя календариков-закладок и его запинающегося голоса:

— Мы встретиться будем? Где везде? Нэээ… Всегда? Не забывайтесь про билеты. Приглашающие.

— Сам договорился, сам и встречайся, — ворчит Маришка.

Она ворчит уже целый час, не переставая. С тех пор, как мы вышли из дома, я не дождался от нее ни одного ласкового слова.