«Властелин мира» - Николай Дашкиев

– Дифференциатор?

– Да. Моя заслуга состоит в том, что я дал ему это короткое название вместо длиннейшего, которого натощак не произнести. Ну, да еще в том, что я предложил применить печатные радиосхемы и этим уменьшил объем конструкции ровно в двадцать раз.

– Вы обещали объяснить принцип работы дифференциатора.

Щеглов посмотрел на часы:

– Пусть попозже, Парима. Сейчас начнется сеанс. Я приведу Михаила, а вы забирайтесь в уголок и сидите тихохонько, как мышка. Хорошо?

Парима серьезно качнула головой. Она согласна выполнять любые условия, лишь бы присутствовать на первом лечебном сеансе, от успеха которого, возможно, зависит все.

Щеглов помог Лымарю сесть на диван и вышел.

Парима была не дальше, чем в пяти метрах от Михаила. Подойти бы сейчас к нему, поцеловать, сказать что-нибудь такое нежное, такое хорошее, чтобы после этих слов стало у него на душе легко и светло!

Сидит Ми-Ха-Ло на диване точно такой же, каким был пять лет тому назад, – широкоплечий, высокий, но очень бледный. Никто бы не сказал, что он слепой. Просто задумался человек, устремил в пространство рассеянный взгляд ясных глаз, вспоминает, обдумывает… Вот проскользнуло воспоминание о чем-то досадном – и на лице появилось выражение страдания. А вот разгладились морщины, набежала улыбка… Может быть, о Париме?

Сквозь неплотно прикрытую дверь из коридора послышались голоса. Парима отодвинулась дальше, за ширму. Она еще успела увидеть, как Михаил вскочил, одернул пиджак, а в комнату вошли инженер Щеглов и высокий белобородый человек. Это, вероятно, и был академик Довгополов, руководитель научно-исследовательского института биофизики.

С этого времени, не решаясь высунуть нос из своего убежища, она, как и Ми-Ха-Ло, воспринимала все лишь на слух. Но Парима хотя бы знала в лицо человека, на которого возлагалось столько надежд. А Михаил мог только фантазировать.

Лымарю показалось, что академик чем-то очень рассержен. Он пожал руку Михаила, пробормотал свою фамилию и, продолжая разговор, набросился на Щеглова:

– Дать такое усиление?!.. Мой дорогой, да знаете ли вы, насколько серьезно это дело – изучение человеческого мозга?!

В этой фразе было что-то очень и очень знакомое. Лымарь напряг память и вдруг вспомнил: профессор!.. Да, именно эту фразу, с этими же интонациями, произнес много лет назад высокий седеющий профессор… Это было в институте экспериментальной физиологии, где шестнадцатилетний Миша Лымарь впервые увидел приборы для записи биотоков мозга.

И такой приятной показалась Михаилу эта неожиданная встреча, что он, забыв о торжественности момента о тревоге, не оставлявшей его последние дни перед решающим опытом, придвинулся ближе и сказал басом:

– Альфа-ритмы!

– Да к чему тут альфа-ритмы! – напустился Довгополов и на него. – Для исследования альфа-ритмов эту методику действительно можно использовать. Но здесь… Напрасно, товарищ Щеглов, вы ищете поддержки у больного!.. В нашем случае речь идет о мозге, в котором вследствие травмы возникло торможение. Ну?.. Что вы мне на это скажете?

И снова, едва сдерживая смех, вмешался Михаил:

– Юноша может приобрести новые знания, изменить специальность, постареть, стать совсем непохожим на себя внешне, но «альфа-ритмы» останутся для него неизменными на протяжении всей жизни.

Наступила пауза. Михаил представил себе, как академик ошеломленно поглядывает то на него, то на Щеглова, как бы спрашивая: не сошел ли с ума этот больной? И это была столь выразительная картина, что Лымарь не выдержал и захохотал:

– Товарищ академик, я повторил фразу, услышанную от вас свыше двадцати лет назад. Как видите, юноша успел постареть, стал непохожим на себя, но об «альфа-ритмах» не забыл. А меня, наверное, вы забыли. Я приходил к вам с преподавателем физики.

– Забыл! – засмеялся академик. – Разве мало ко мне приходило таких, как вы?.. Ну, хорошо, мой дорогой, у нас еще будет – время для воспоминаний. А сейчас начнем.

Забилось и вдруг замерло сердце Михаила. Подходит неизвестное, а может… и страшное.

– Садитесь сюда!

Его привели к креслу, посадили, натянули на голову какую-то холодную металлическую вещь.

– Внимание! – сказал академик. – Петр Сергеевич, ток!

Парима уже не могла сидеть спокойно. Она пододвинулась ближе к краю ширмы, выглянула оттуда. В глаза ударил ослепительный, почти фиолетовый свет. Пришлось надеть синие очки, которые заранее дал ей Щеглов.

Михаил с металлическим шлемом на голове сидел перед прожектором. Свет бил ему прямо в глаза. Академик внимательно следил за приборами на пульте дифферентциатора.

– Что вы видите, дорогой?

– Вижу тусклый свет, – хрипло сказал Михаил.

– А сейчас? – академик передвинул рычажок настройки.

– Не вижу ничего! – взволновался больной.

– Ну, так сейчас увидите! – Довгополов подал знак, и Щеглов включил еще один прожектор.

– Вижу.

Несколько раз усиливал свет Щеглов, и каждый раз после какого-то движения руки академика на пульте дифференциатора Михаил заявлял, что не видит ничего.

Парима не понимала, что тут происходит. Щеглов не успел разъяснить методику лечения. Да если бы и объяснил, вряд ли поняла бы Парима все.

Этому больному можно вернуть зрение двумя путями. Усилить, например, электромагнитные колебания поврежденной части мозга с помощью интегратора. Человек начнет видеть. Но слишком дорого придется заплатить за это со временем: интегратор убьет человека рано или поздно.

Академик Довгополов выбрал иной путь: он заставляет бороться за зрение собственный мозг больного.

Вот в глаза Лымаря падает поток света. Хотя и очень слабенькие, но в мозгу больного все же возникают электромагнитные колебания. Дифференциатор эти колебания принимает, усиливает и посылает обратно в мозг, но, как говорят, «в противофазе». Эти колебания не усиливают колебаний мозга, а ослабляют, угнетают их.

Однако мозг борется. Он мобилизует все силы, и все же преодолевает внешнее торможение. Тогда надо еще усилить действие дифференциатора. И снова мозг бросается в бой. На помощь клеткам, которые были повреждены, приходят другие, – ведь это не шутка, что-то необычное угрожает существованию всего организма!

И вот так, – конечно, постепенно, медленно, – на протяжении многих сеансов мозг, так сказать, «тренируется», учится наново самостоятельно выполнять свои сложные функции. Это нечто похожее на восстановление перебитых, разрушенных и затем сшитых мышц. Лишь тренировкой, как ни болезненна и утомительна она, можно вернуть к жизни почти мертвые ткани.

Сложные, очень сложные это вопросы для малайской девушки, не успевшей закончить даже техникум. Но она верит во всемогущество науки; верит в то, что для ее любимого вновь заиграет всеми красками яркий жизнерадостный мир. И сейчас, в минуты, когда от надежды до отчаяния – один шаг, она боится пропустить что-либо – жест, слово, будто от этого зависит все.