Тревожная служба. Сборник рассказов - Эрхард Дикс

Он налил в крохотные рюмки коньяку. Мы выпили.

— Она еще не готова, — заметил он, как бы извиняясь.

— Мне кажется, вам очень дорога эта картина, — сказал я.

Старик кивнул, и его голова стала как-то странно подергиваться. Мы выпили еще. Я не отваживался еще раз обернуться к картине.

Старик закашлялся, губы его задрожали.

— Я никогда раньше не заканчивал своих портретов, — сказал он. — Я жил в обществе, где люди не должны были доверять друг другу. Замкнувшись в себе, довольствовался своей маленькой обособленной жизнью, вместо того чтобы в полной мере пользоваться ее благами. Я не понимал, что кому-то может понадобиться моя помощь и вместе мы сможем быть гораздо сильнее. Имея глаза, я ничего не видел вокруг, потому что не верил в людей. Незадолго до войны мы поселились в маленьком домике в Мазурских лесах. Я начал рисовать портрет своей жены.

В соседнем доме жили немцы. Они говорили тогда, что немецкий рабочий класс не допустит развязывания Гитлером войны, говорили о всеобщей забастовке против фашизма. Я сторонился этих людей, не понимал их. Рабочим я никогда не был, и мы жили с Софией очень тихо и замкнуто и были счастливы в этой лесной глуши. София была нежной, возвышенной натурой. Она всегда оставалась для меня ребенком, способным радоваться и удивляться самым простым вещам, и, как ребенок, казалась мне беззащитной. Такой я и начал ее рисовать, и тот портрет вызывал только чувство жалости к ней.

Когда на нашу страну напали, мы возвратились в город. Всеобщая забастовка не состоялась. София попала в лагерь. При аресте и позже, в Треблинке, до самой своей смерти, она держалась мужественно и стойко, чего раньше я даже не мог себе представить. Портрет Софии, начатый до войны, уже не был бы ее портретом, и я не закончил его.

Несколько недель спустя после гибели Софии в этот дом пришел немец. Под гражданской курткой он скрывал полосатую лагерную рубашку. На Софии была такая же, и в ней она пошла в свой последний путь. Немец дал мне ее портрет, нарисованный им на куске картона. Этот человек стремился показать мне Софию такой, какой я не знал и не представлял ее.

Мучительная мысль, что этот маленький, нарисованный чужим человеком портрет моей жены во сто крат правдивее, чем моя большая картина, настолько поразила меня, что я даже не подумал, что этот немец, бежавший из заключения, нуждается в помощи. Я не предложил ему остаться, и он ушел.

Позже стало известно, что этого человека в ту же ночь поймали и расстреляли в пригородном лесу. Из-за моего равнодушия погиб человек. Причастность к его смерти не давала мне жить, и я мучительно страдал от сознания своей вины перед ним.

Старик умолк, но по его взгляду я чувствовал, что он хотел еще что-то сказать. Он встал, медленно прошел по комнате, затем вернулся к мольберту.

— Портрет моей дочери я все же закончу!

Раздался звонок.

— Подождите, я сейчас ее приведу.

Когда он вышел, я еще раз посмотрел на портрет, но уже совсем другими глазами.

Дверь в комнату открылась. Я повернулся и увидел темноволосую девушку с маленькими невыразительными глазами. Это была дочь старика. Может быть, и милая девушка, но не Хеленка. Я с удивлением смотрел на нее. Мне показалось невероятным, что старик пишет свой необыкновенный портрет с такой обычной, ничем не примечательной девушки.

Мне стало стыдно за свой набросок. Он показался мне таким безликим и убогим...

Девушка объяснила мне, что в городе три улицы Кохановского. Я должен проехать водокачку и затем повернуть на аллею к Новому городу. Там тоже есть улица знаменитого польского поэта XVI столетия. Я распрощался с хозяевами и пошел по указанному адресу.

В домах кое-где уже зажигались огни. Я застегнул свой пиджак и с удовольствием вдыхал свежий вечерний воздух.

На второй улице Кохановского кое-где была разрыта земля и пахло скошенной травой. Голубоватый свет фонарей отбрасывал на землю призрачные круги. Дойдя до дома № 9, я пошел медленнее. Как мне начать свой разговор с Хеленкой? Я пытался представить себе ее, но между нами незримо вставал портрет, нарисованный стариком...

Дом № 11 был новостройкой и освещался лишь уличными фонарями. Я обошел вокруг стройки, обратил внимание на свежую кладку и опытным глазом обнаружил кое-какие недоработки. Я решил зайти внутрь дома, но мне сразу же не повезло. Сильно споткнувшись, я упал и разорвал свой полосатый пиджак. По лестнице, еще без перил, я поднялся наверх. Отсюда открывался хороший вид на аллею, за ней виднелись корпуса завода, по другую сторону рос ввысь город. Я начал спускаться, не переставая раздумывать, как же мне найти Хеленку, как вдруг кто-то мертвой хваткой вцепился в мое плечо. Я обернулся и заметил парня чуть моложе меня. Сначала мы никак не могли понять друг друга. Он успокоился лишь тогда, когда я наконец втолковал ему причину своего восхождения на недостроенный дом. Он увидел мой разорванный пиджак и потащил меня в какую-то маленькую будку недалеко от дома. Не мог же я в самом деле встретиться с девушкой в таком виде.

Парень открыл шкафчик и достал польскую военную тужурку, точно такую, какую я видел на Адаме и его друзьях во время маневров. Тужурка была сшита как на меня, только заштопана с левой стороны. Парень заметил мои колебания. Я глянул в зеркало и увидел щетину на физиономии, солдатскую тужурку, галстук с масляными пятнами. Это было уже слишком. Я вздохнул и развязал галстук. От моего шикарного вида не осталось и следа.

Выйдя из будки, мы присели прямо на земле, и он рассказал мне, где находится еще одна улица Кохановского. Достав карандаш, он начал на песке рисовать маршрут движения. Скоро весь песок вокруг нас покрылся линиями, треугольниками и точками. Я все понял и в некоторых местах даже мог продолжить схему. Чертили мы быстро и деловито и, закончив, с гордостью осмотрели свое творение. Ни один штаб не мог бы лучше отработать оперативную карту района. Я иду через город, оставляю слева большую площадь, обхожу фабрику, прохожу по мосту, затем миную радиоцентр и дальше поднимаюсь вверх, все время вверх.

Мы распрощались, и я отправился на очередную улицу Кохановского. Наша карта оказалась довольно подробной. Я уже проходил по мосту, когда парень нагнал меня. Он бежал, и его рубашка вся взмокла от пота. Он остановил меня и, едва отдышавшись, напомнил, что я должен обязательно вернуть тужурку.

Мы облокотились о перила. Внизу раскинулся город. Отсюда его было отлично видно, и фонари обозначали точно дорогу, по которой я только что прошел.

— Тогда возьми ее лучше сразу! — сказал я. Мне становилось понемногу не по себе. — Мог бы не давать ее совсем.