Новые приключения Эллери Квина (рассказы). Четвертая сторона треугольника - Эллери Куин

— Да, мистер Маккелл.

— Но он был заряжен холостыми! Я сам его зарядил!

— Она была убита не холостым патроном, — мрачно отозвался Вели.

— Понятия не имею, как патроны могли заменить… — спокойный голос Эштона слегка дрогнул, — и кто мог это сделать. Скорее всего, сама мисс Грей. Правда, я не знаю, насколько она разбиралась в огнестрельном оружии…

Сержант Вели смотрел на него в упор.

— Давайте временно оставим оружие и пули. Вы признаете, что знали эту женщину?

— Тут нечего признавать. Конечно, я знал мисс Грей. Я знаю всех жильцов этого дома, поскольку являюсь его владельцем.

— Вы хорошо ее знали?

— Кого?

— Мисс Грей, — терпеливо сказал сержант.

— Достаточно хорошо.

— Насколько «достаточно», мистер Маккелл?

Дейн бросил взгляд на мать. Она сидела неподвижно.

— Не знаю, что вы имеете в виду, сержант.

— Понимаете, сэр, мы нашли в квартире мисс Грей мужскую одежду. Ее принадлежность очевидна. — Сделав паузу, сержант повторил вопрос: — Вы хотите что-то сказать, мистер Маккелл?

Эштон кивнул с поразительным самообладанием, не глядя на жену.

— Это моя одежда, сержант, — заявил он. — Должно быть, вы уже отследили ее происхождение.

— Совершенно верно. Мы проверили ярлычки портного, метки прачечной и так далее. Хотите сообщить что-нибудь еще?

Лицо Лютеции было бесстрастным. Дейн заметил, что родители все еще держатся за руки. В этот момент вошел Рамон.

— Прошу прощения, сэр, — обратился он к Эштону Маккеллу, — но «бентли» не заводится. Могу я воспользоваться «континенталем» или…

— Это не важно, Рамон. Пожалуйста, подожди в кухне. Ты можешь понадобиться миссис Маккелл.

Рамон молча удалился. В Испании, где он родился и вырос, слуги не задавали вопросов.

«Его одежда… — думал Дейн. — Какие же между, ними были отношения? Это уже напоминает Хэвлока Эллиса![82] И как это могло удовлетворять Шейлу?» Он снова сдержал закипающий гнев.

— К чему вы клоните, сержант Вели? — спокойно осведомился его отец. — Я бы хотел, чтобы вы перешли к делу.

Сержант продолжал сверлить Эштона Маккелла тем же пронизывающим взглядом. Дейн знал, о чем он думает, и что привело детективов этим утром в квартиру Маккеллов. У Эштона были средства совершить убийство — его револьвер лишил жизни Шейлу Грей, история о холостых зарядах не подтверждалась фактами и вообще звучала сомнительно. Он имел и возможность, так как проживал с Шейлой Грей в одном доме. Наконец, у него был мотив… но здесь мозг Дейна заклинило наглухо — он отказывался думать о гипотетическом мотиве, отгоняя эти мысли прочь.

Точеное лицо Лютеции было белым и неподвижным, как камея.

— Мистер Маккелл, я вынужден просить вас поехать с нами в управление для продолжения опроса. Ваша машина нам не понадобится — полицейский автомобиль ждет у бокового входа. — Это было все, что гарантировало Эштону Маккеллу его положение в обществе. Телега для отправки на гильотину ждет, но у черного хода.

Лицо Эштона тоже окаменело.

— Хорошо, сержант. — Он мягко освободил руку и тихо сказал: — Мне очень жаль, Лютеция…

Она не ответила, но ее глаза расширились.

— Сынок…

Дейн облизнул пересохшие губы.

— Не беспокойся, папа. Мы справимся.

— Позаботься о матери, сынок. Кстати, я забыл носовой платок. Могу я взять твой?

На этой нелепой ноте разговор завершился. Эштон Маккелл вышел вместе с двоими полицейскими. Когда дверь квартиры захлопнулась со стуком, напоминающим падение ножа гильотины, Дейн повернулся к матери, но ее уже не было в комнате. Он направился к ее спальне и окликнул через дверь, но не получил ответа. Дейн подергал ручку, но дверь была заперта. Тогда он пошел к телефону.

В нью-йоркском офисе Эштона Маккелла работали шесть адвокатов, но Дейн позвонил не кому-то из них, а Ричарду М. Хитону — семейному адвокату Маккеллов.

— Боже всемогущий! — воскликнул Ричард М. Хитон.

Положив трубку, Дейн почувствовал, что вспотел, несмотря на кондиционер. Он полез в карман за носовым платком, но вспомнил, что отдал его отцу. Тогда он рассеянно зашагал к себе в комнату и открыл ящик старого бюро, где лежали платки.

Его рука повисла в воздухе.

На одной из стопок носовых платков покоился его серебряный портсигар.

Значит, портсигар убрали из пентхауса до прихода полиции. Кто мог это сделать? Очевидно, тот, кто положил его в ящик бюро, — отец. Вот почему Эштон Маккелл «забыл» свой носовой платок (как будто он когда-либо забывал столь важный предмет туалета!) и позаимствовал платок Дейна — чтобы заставить сына пойти в свою комнату за новым платком и обнаружить портсигар. Должно быть, отец увидел портсигар в квартире Шейлы, узнал его, положил в карман и только сейчас спрятал в бюро Дейна.

Какое же потрясение он испытал, думал Дейн. Найдя доказательство присутствия сына в пентхаусе, Эштон, должно быть, сразу понял, почему Шейла решила с ним порвать. Причиной был его собственный сын…

«И смутился царь, и пошел в горницу над воротами, и плакал, и, когда шел, говорил так: сын мой Авессалом! сын мой, сын мой Авессалом! о, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!».[83]

Авессалом злоумышлял против Давида, своего отца…

Внезапно Дейн увидел Эштона Маккелла совсем в ином свете, нежели накануне, когда представлял его в клоунском обличье мужчины, гримирующегося в укромных местах, чтобы посетить женщину, которую он не мог даже обнять. В самый черный час, когда ему грозило обвинение в убийстве, последняя мысль Эштона была о сыне, предавшем его: «Не беспокойся, сынок. Я забрал твой портсигар из пентхауса, и теперь они не догадаются о твоем пребывании на месте преступления».

Дейн опустился на детскую качалку и заплакал.

В городе, где убийства были обычны, как гамбургеры, арест Маккелла приобрел статус черной икры. Нечасто в подобном преступлении обвиняли магната, советника президентов, принца коммерции, представителя фамилии, остававшейся незапятнанной веками.

Хотя муки Лютеции Маккелл, вызванные вторжением прессы в ее личную жизнь, были не такими сильными, как страх за мужа, они все же достигли достаточного уровня, чтобы отразиться на домочадцах. Одного взгляда на таблоид, неосторожно оставленный в кухне старой Маргарет, чьим единственным пороком было пристрастие к статьям об убийствах и насилиях, было довольно. Всем газетам, не исключая «Нью-Йорк таймс», отказали от дома, а когда стало очевидным, что стервятники из прессы, особенно фотографы, осаждают здание, Лютеция удалилась в затворничество, как индусская вдова, и оградила себя от буйного внешнего мира, наглухо закрыв двери и занавесив окна. Чтобы добраться к матери, Дейну приходилось следовать маршрутом, которым он не пользовался с детства, — входить в другой дом за углом, спускаться в полуподвал и выходить в переулок, откуда можно было проникнуть через окно в квартиру портье, Джона Лесли. Джон или его жена впускали его, а потом выпускали через дверь полуподвала к служебному лифту. В детстве это выглядело забавным, но теперь авантюра утратила привлекательность. Когда стало необходимым посоветоваться с адвокатом Хитоном, Лютеция прореагировала на его предложение посетить вместе с Дейном адвокатский офис таким образом, словно он пригласил ее принять солнечную ванну обнаженной на крыше.

— Я и шагу не сделаю из этой квартиры! — в слезах заявила она. — Ничто не заставит меня выйти отсюда!

В результате Магомет пришел к горе, что явилось для Ричарда М. Хитона почти столь же травматическим опытом, каким было бы для Лютеции. Хитон являл собой портрет надежного семейного поверенного — пожилой, румяный, с достоинством отставного генерал-майора и не менее самой Лютеции опасающийся огласки дела. К подъезду дома Маккеллов он добрался изрядно потрепанным алчными руками репортеров, которые, судя по едва сдерживаемому гневу, едва не раздели его догола.

— Грязные животные! — бормотал Хитон, принимая от Лютеции стакан шерри и печенье.

Дейну понадобилось пять минут, чтобы его успокоить.

— Практически это за пределами моей компетенции, Лютеция, — сказал он наконец. — Мне не приходилось участвовать в уголовных делах, а в суде я не появлялся уже лет пятнадцать. Что за отвратительная история! Какая-то модельерша!

Дейна одолевало искушение спросить у Хитона, не чувствовал бы он себя лучше, если бы Шейла носила фамилию ван Спейтен и происходила бы от вереницы почтенных голландских предков. Но он не сделал этого, подозревая, что его мать испытывает такие же чувства.

— Расскажите маме то, что рассказали мне, мистер Хитон.

— Почему я не смог вызволить твоего отца из рук полиции? Дело в том, Лютеция, что Эштон не в состоянии доказать свое алиби. Он сообщил полиции, где находился во время… во время происшествия, но подтвердить это не удалось. Поэтому его не отпускают. Хотя обвинение самое серьезное из всех, предусмотренных законом, — за исключением государственной измены, а последнее обвинение в государственной измене, которое, припоминаю, было выдвинуто против Джона Брауна[84] штатом Вирджиния…