Поспорь на меня (СИ) - Эн Вера

Он не бросит ее даже ради Стентона!

Пожалуйста, ну пусть он просто шутит!

— Ты удивительно догадлива, Сонь, и потрясающе проницательна, — как будто иронично заявил Ромка, дав Кате вздохнуть. Но тут же рубанул — абсолютно искренне: — Мне всегда это в тебе нравилось.

Катя схватилась рукой за вешалку, чувствуя, что ноги больше не держат. Да, да, Ромке нравилась Бессонова! Ему нравились ее прямота и раскованность, которых никогда не было у вечного диктатора Сорокиной. Сонька была его первой девушкой, а первая любовь не забывается! И Сонька тоже жалела о том, что рассталась с Давыдовым, и прямо об этом Кате говорила! Может, раньше сама не понимала, а после разговора поняла. И захотела Ромку вернуть. И кажется… кажется, вернула?..

— Если такое случится, я приеду к тебе сам, — уже без всякой насмешки, а как будто с какой-то теплотой произнес Ромка. — И даже не буду сопротивляться.

В ушах зазвенело, и Катя с трудом поняла, что это лишь отзвук залившей все тело боли. Такому Ромкиному голосу она ничего не могла противопоставить. Так он говорил, когда сам верил в свои слова, когда они шли от сердца и когда ему было важно быть понятым. Когда-то он говорил так с Катей, а она, кажется, именно в такой его голос и влюбилась. А еще — в хриплый, низкий, шепчущий — ее имя. Неужели все это было неправдой? Неужели Катя все неверно поняла? Неужели ошиблась в Ромке?

Подпустила слишком близко — и зря?..

Но почему, почему? Зачем тогда все это? Зачем он ухаживал за Катей? Зачем обнимал, целовал? Зачем влюблял, если ему нужна была Сонька? Ромка не похож на прожженного циника. Если он любил Бессонову…

— Поменьше экспериментируй, Соф, тогда и проблем с доверием не будет, — словно в ответ на Катины вопросы посоветовал Ромка невидимой Бессоновой, и у Кати все задрожало внутри, открывая правду и заполняя слезами. Ну да, конечно, все дело в Сонькиной склонности к экспериментам. Она в свое время тем и оттолкнула Ромку. Они рассорились, но чувства их, видимо, так и не остыли. Пока Давыдов был свободен, Сонька считала его своим и не особо беспокоилась, заигрывая с другими парнями. А когда поняла, что у нее появилась соперница, решила Давыдова вернуть. А он только того и ждал. Сам же говорил, что ему хочется вспомнить прежние веселые дни, а Катя тогда не приняла его ответ всерьез. И теперь расплачивалась.

Собственным сердцем.

— Не думал, что услышу от тебя подобные слова, Сонь, — забил последний гвоздь в гроб робкой Катиной надежды Давыдов. — Тебе идет чуткость.

Катя заткнула уши, зажмурилась и замотала головой. Никаких слез! Не смей! Они их не стоят! Ни один из них не стоит! Они обманули тебя, предали! Лгали в глаза, пользуясь твоей доверчивостью, а сами потешались за твоей спиной! Потешались над тобой, так глупо верившей в дружбу и любовь! Так глупо верившей последним близким людям! Надеявшейся, что ты им нужна, потому что они нужны тебе! А ты им не нужна! Ни одному, ни второму! Не нужна, Сорокина! И не смей больше ни на кого рассчитывать! Ты одна! Давно одна! Так одна и борись! И не смей раскисать!

Вдох… другой… третий — самый глубокий. Запереть душу, запереть чувства, запереть слезы. Ты однажды уже сделала это, сумеешь и снова. Только не показывай своей боли: надругавшиеся над твоим сердцем не стоят этого. А ты справишься. Ты сумеешь. Ты сильная. Ты очень сильная. У тебя все получится.

Катя вздохнула еще раз и разжала сразу и уши, и глаза. Из спальни Давыдова еще донеслись странные задумчивые строки в его исполнении:

«Ах, часто и гусар вздыхает, И в кивере его порой Голубка гнездышко свивает…»[3]

Но Катя уже не стала гадать, какие Сонькины слова вынудили вечно сдержанного Давыдова расщедриться на подобную романтику. Ее это больше не интересовало. Она, не разуваясь, прошла в его комнату и без единого слова протянула явно смутившемуся гусару альбом с последними рисунками.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Теперь они действительно стали последними.

— Кать? — дебильно удивился Давыдов. — Я не слышал, как ты вошла. По телефону говорил.

Она подняла голову, не мигая посмотрела на него.

— С кем? — поинтересовалась равнодушно, не сомневаясь, что Давыдов соврет. Однако он ответил неожиданно честно.

— С Сонькой.

— И чего она хотела? — спросила Катя, так и не дождавшись продолжения. Очевидно, Давыдов не собирался об этом распространяться. Или ему все же хватит честности сказать ей в глаза, что все кончено? Если так, то, может, он еще и не такой конченый человек, каким его окрестила Катя.

Впрочем, ей ли теперь не все равно?

— Я сам не понял, если честно. Скучно в Питере, что ли? Да, в общем, и неважно, — расплывчато ответил Давыдов, и Катя передернула плечом. Ан нет, и здесь ошиблась. Что ж ты так, Давыдов? Не сподобился на правду? А еще гусар!

— Извини, если помешала, — сухо проговорила она и отклонилась, когда Давыдов подался к ней с поцелуями. Может, и стоило съездить ему по физиономии и высказать все, что она думает о них с Бессоновой, но Катя не собиралась доставлять им такого удовольствия. Ее унижения они не увидят. Как и ее слез.

Как бы ни было больно.

— Да ничего не помешала, Катюх, — немного удивленно отозвался Давыдов, а ее передернуло от этого обращения. Она позволяла его только близким людям. А таких больше не осталось. — Нам все равно уже пора выходить, чтобы в кино не опоздать. Или ну его в баню, этот кинотеатр? — неожиданно совсем другим — завлекающим — голосом проговорил он и легонько сжал Катины пальцы. — У меня дома ТВ совсем не хуже.

Она даже отпрыгнула от подобного беспредела. Что?! Да он же только что Соньке в любви признавался, а теперь Кате постель предлагает? На два фронта играет? Пока Софа далеко, и Сорокина сойдет? И как Катя наскучит…

Да он еще больший подонок, чем она сначала подумала! Да за такое!.. За такое!..

— Кать?..

Смотреть в его лживые глаза не было совсем никаких сил.

— Я… телефон дома забыла! — ухватилась за спасительную мысль она. — У подъезда меня жди! Сейчас буду!

— Возвращаться — плохая примета! — услышала она еще в дверях, но даже не обернулась. Плохая, Давыдов, как же! В зеркало на себя посмотри, вот где плохая примета — с тобой общаться! Но Катя себя не на помойке нашла! И она докажет, докажет, что с ней так нельзя! Докажет, что не такая уж она и безнадежная, как считали эти двое! Что ее тоже можно любить и хотеть! Олег вон, несмотря на Катин отказ, хотел с ней остаться, умолял дать ему шанс, называл удивительной, чудесной, не похожей на других, даже в команду обещал взять, доказывая крепость собственных чувств! И Кате вдруг стало наплевать, правда это или нет. Она должна была что-то сделать, чтобы не заорать в голос от сжигавшей боли и не сломаться на радость тем, кто так желал этого. И Олеговы объятия вполне подойдут, чтобы забыться хоть ненадолго, чтобы почувствовать себя желанной, чтобы… обмануть себя, уже в который раз. Ну и пусть! Катя попробовала любовь — настоящую, большую, о которой поют песни и пишут в книгах, — но та ей не понравилась. Больше никакой любви! Только холодный расчет!

Настолько же холодный, настолько холодны десять цифр Олегова номера. Катя смотрела на них в упор, пока не услышала знакомый недоуменный голос:

— Алло?

— Алло, Олег, это Катя! Можешь забрать меня от «Киномана»? Минут через двадцать? Спасибо, я буду ждать.

Она нажала «отбой» и, ничего не видя перед собой, вышла из дома.

Глава 25

Рома не понимал, что с Катей происходит. Она шла в кино сама не своя, почти не отвечая на его расспросы, шарахаясь от его прикосновений, убыстряя шаг и перебегая дорогу на красный, как будто опаздывала на экзамен. Строев опять довел и она никак успокоиться не могла? Так Рома нашел бы способ получше, чем эта непонятная гонка. В конце концов, пошел бы и лично поговорил с этим иродом, который только и знает, что до Катюхи докапываться! Рома даже попытался аккуратно прояснить этот вопрос, но она только огрызнулась, заявив, что ей плевать на всех Строевых на свете, и Роме пришлось искать другой источник ее обиды.