Верь мне и жди - Ольга Тартынская

Когда Марина очнулась и увидела рядом постаревшую, сгорбленную мать, она поняла, какую боль причинила ей. Не подумала о самом родном человеке, когда глотала таблетки. Желание искупить свою вину, вернуть маме радость заставило ее встать и жить дальше.

— Видишь ли, — говорила Марина слегка заплетающимся языком, — я полностью растворилась в нем, я была его тенью, дышала им, жила им. У меня ничего не осталось своего! Я забросила музыку, я потеряла себя. Полная деградация личности. Помнишь, у Тарковского в «Солярисе» Хари ни секунды не может без Кельвина? Потом все спокойнее становится, потому что очеловечивается, становится личностью. И вот мне заново нужно было очеловечиваться. Или, как у Блока, «вочеловечиваться».

Она потрясла канистру, в которой на дне еще плескалось вино, и наполнила бокалы.

— Я сотворила себе кумира из земного человека, а он оказался обыкновенным, со слабостями, нормальным. Он не виноват в том, что я сотворила кумира. Человека надо любить таким, какой он есть, и не забывать о себе. Тоже как-никак Божье творение. А уж если тебе дается Божья искра, талант, то зарывать его в землю — большой грех. А я стала рабой любимого человека, принимавшей от него все, даже то, что «терпеть без подлости не можно». И я поплатилась тем, что больше не могу любить, не могу даже просто влюбиться. Чистый секс, не больше. И то в редких случаях…

Мы еще выпили, но я не пьянела, потому что рассказ Марины волновал меня больше, чем вино. Она продолжала:

— Я долго возвращалась к себе. Возобновила занятия музыкой, устроилась в оркестр. Прежнего взлета, вдохновения, успеха больше не было. Я и это растеряла. Талант не терпит предательства. Нет-нет, не возражай. Ты не слышала меня десять лет назад! Нельзя утратить свое «я» без последствий. Я ведь заново родилась, и нужно было начинать все сначала.

Когда вина в канистре не осталось, Марина устало спросила меня:

— Ты понимаешь, почему я тебе все это рассказываю?

Я молча кивнула. Марина улыбнулась:

— Когда я увидела тебя впервые, подумала: «Вот такая же дурочка! Сходит с ума со своим Красковым, растворяется в нем, ничего себе не оставляет!» Я узнала себя. Такой близкой, родной ты мне показалась. Подумала, что ты бы меня поняла. Вот и навязывалась со своей дружбой. Еще хотела предупредить трагедию. Думала, это в моей власти и компетентности. Мнила: раскрою тебе глаза на твоего бесподобного Краскова, тем и спасу. Но оказалось, ты сама все прекрасно понимаешь, только иначе не можешь. А я тебе говорю: почувствуешь, что совсем теряешь себя, предаешь, — уходи, спасайся. Он переживет.

Я с сомнением смотрела на подругу:

— Но как же, мы обвенчаны… Разве я не должна быть терпеливой, во всем его слушаться?

Марина горячо возразила:

— Если на то пошло, в Евангелии ничего об этом не сказано. Плоть едина, да. Но к душе женщины требования такие же, как и к мужской. Где сказано, что женщина не человек? Христос не делал различия между мужчиной и женщиной в духовном плане. Это люди уже напридумывали, что женщина должна подчиняться, слушаться и так далее. Я думаю, что и с талантом так же. Подняться над своим полом не всякий может. Это и есть духовное совершенствование. Там ведь, — она указала на потолок, — полового различия нет. Кто живет на рефлексах, тот и оправдывается принадлежностью к женскому полу. Но ты не такая, я знаю!

Я слушала ее с возрастающим изумлением. Опять ощутила смутную тревогу. Осмелилась возразить:

— Но я люблю его…

— Люби. Что тебе мешает любить мужа и при этом быть собой, сохранять свое «я»? Даже если придется уйти, что помешает тебе его любить? Не можешь без него? А почему? Потому что своего содержания не осталось. Ты Колю сделала смыслом существования, а ведь он не Бог. Зачем же на него такой груз вешать? Мне кажется, займись ты делом, тебе стало бы легче.

— Коля запретил мне работать, — уныло ответила я.

Марина пожала плечами:

— Можно и дома заниматься делом, если не зацикливаться на муже. В конце концов, вести насыщенную жизнь, ходить на концерты и в театр, ездить куда-нибудь. За границу, например. Ты была в Париже?

— Нет, — вздохнула я.

— Вот видишь. Начни жить полноценно и не будешь так нуждаться в его постоянном присутствии. Сдается мне, что и Коле станет много легче.

— А как же быть с этим? — махнула я рукой в сторону давно умолкнувшего проигрывателя.

Марина задумалась, видимо, примеряя ситуацию на себя.

— Да, это больно. Но рубить сплеча не следует. Формально ты ничего не знаешь, так ведь?

Я кивнула.

— Значит, он не считает свое увлечение достаточной причиной для разрыва ваших отношений. Надо подождать. Да не сложа руки, а что-то делая!

— Она талантлива, молода, красива, а я что? — плаксиво пробормотала я.

Марина рассердилась:

— Вот опять! Самоуничижение, вечная русская подлость! Ты даже не подозреваешь, как ты прекрасна, как нежна твоя душа, как притягательна ты для мужчин! Нет, Николай не дурак, он тебя увидел, понял — честь ему и хвала! Только вот сохранить тебя не озадачился, это их вечная ошибка. Но ты помоги ему сама.

Марина так разгорячилась, что я с тревогой смотрела на нее и ждала чего-то выходящего за рамки моего понимания. Она вскочила, и я напряглась всем существом. Марина открыла стенной шкаф и достала с верхней полки… скрипку.

— Вот, слушай.

Приладив инструмент к щеке, она заиграла. Не знаю, вино ли тому причиной, моя экзальтированность или невероятный талант Марины, но ее музыка потрясла меня до слез, подняла куда-то в горние выси, приблизила к Богу. Я забыла обо всем, слушая скрипку, поющую о вечном, прекрасном, мучительно-сладком…

— А теперь отправимся доказывать свою женскую состоятельность! — заявила Марина, пряча скрипку в футляр.

Меня удивил резкий переход от поэзии к прозе, я еще не вернулась из горних сфер.

— Что это? Что ты играла? — спросила я с трепетом.

Марина улыбнулась:

— Импровизация. Я играла твою тему, как это себе представляю. Если хочешь, образ твоей души.

Я смотрела на нее в ошеломлении.

— Ты можешь сочинять музыку и не делаешь этого?!

— Ну почему же, — возразила Марина, роясь в чемодане. — Сочиняю для себя, а кому еще может быть интересно? Мне нравится импровизировать, но я ничего не записываю. — Добыв из чемодана легкое платье, она критически осмотрела его и продолжила: — Скрипка у меня как дневник. Грустно — играю, весело — тоже. Надо подумать — тоже берусь за скрипку, так лучше думается. А почему ты сидишь? — прервала она себя. — Собирайся — почти девять.

— Мы куда-то идем? — удивилась я.

— Нас ждут на набережной в кафе. А если и не ждут, мы не для того приехали, чтобы дома сидеть.

Когда, собравшись и наведя красоту, мы выходили из дома, Марина сказала как бы между прочим:

— Квартирку эту мне он подарил. Еще тогда, десять лет назад…

Так начался наш экстремальный отдых. Любимый, не подумай ничего дурного. Мы, конечно, много знакомились с мужчинами, водили за нос искателей доступной любви, рисковали, иногда ходили по самому краю, но никаких любовных приключений у меня не было. Я наслаждалась морем, тишиной, долгими прогулками в горы и почти не пила. Мы продолжали держать себя в форме, поэтому никаких излишеств себе не позволяли. Фрукты, овощи, рыба, сыры и немного домашнего вина. Бывало, Марина одна уходила вечером на танцы и приходила под утро. Я не лезла к ней с расспросами. Мне было хорошо и так.

Первое время я все ждала твоего звонка. Тебе давно уже пора было ехать в Индию. Однако ты не звонил, твой телефон по-прежнему был недоступен, и я решила, что ты уже там, на Тибете. Удивительное дело, здесь я перестала страдать, боль утихла, я уже не терзала себя воспоминаниями о лагере «Святояр». Происходило что-то необыкновенное: я чувствовала тебя во всем, что меня окружало. Ты был рядом. Пряными темными вечерами, пахнущими совсем не так, как в Москве, я томилась по тебе. Ты приходил ко мне во снах. Какие это было сны! Ты, похожий на мальчишку, длинноволосый, как в молодости, безбородый, такой родной и близкий… Когда наросла полная луна, стали сниться связные сюжеты. Такого никогда не было со мной, чтобы каждую ночь видеть яркие, цветные да еще сюжетные сны! Порою не хотелось даже просыпаться, потому что во сне ты был со мной.

Бывало, если Марина не возвращалась ночью, я уходила на берег моря и долго сидела на деревянном лежаке, слушая прибой и мысленно разговаривая с тобой. Огромная луна нависала над морем, по воде бежала дорожка. Я закрывала глаза и начинала чувствовать твои легкие касания, вкус губ, запах волос. Это было так остро, что, казалось, стоит протянуть руку — тотчас упрусь в твою грудь. Боже мой, разве можно сходить так с ума по собственному мужу? Кому сказать, не поверят…

Но эти грезы не причиняли боль, как это было в Москве! Иллюзия твоего присутствия была столь убедительна, что я уже не тосковала. Ты был со мной… Твоя нежность, ласка, твоя страстная дрожь, твои красивые руки, которые я люблю целовать. Однажды я заговорила вслух, прошептав: