Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков  Т. 3 - Андрей Болотов

 Вскоре после его прилетел ко мне и господин Тараковской, а вслед за ним из Трескина господин Казначеев, а там господин Беляев из Беляевки. Итак, в один почти час собралось нас пять человек.

 Все они не успели со мною поздоровкаться, как и начали друг пред другом напрерыв изъяснять мне всю опасность тогдашнего положения всей нашей округи и боязнь, чтоб Пашков, взятым им на свой кошт землемером, не отхватил и не замежевал за собою действительно всей тамошней степи, прилегающей боком ко всей нашей округе, и которою все селы и деревни нашей округи довольствовались, как распахивая оную, так кося на ней ковыль для сена.

 Я удивлялся всему тому и, ободряя их, говорил, что сему быть не можно, ежели мы все между собою будем согласны и употребим все нужные к отвращению того способы и возьмем предварительно благоразумные меры.

 Но каким поразился я удивлением, когда, при вопросе, чтоб такое помышляли все наши господа соседи при сем делать, услышал я, что у всех тамошних жителей то только одно на уме, чтоб не допускать до того насилием и чтоб, собравшись всем опять таким же скопом и заговором, какой они уже однажды против Пашкова с успехом употребляли, не допускать его и в сей раз до наглости и своевольства.

 — Помилуйте! воскликнул я: — разве хотят они тем не только все дело испортить, но и самих себя вплести в бесконечные хлопоты и самые беды и напасти! — Но о каком вы упоминаете скопе и заговоре, бывшем уже однажды?

 — «Ах! — сказали они: так вы поэтому еще о сем не знаете, и вот мы вам расскажем о сем славном деле».

 Любопытен я был очень сие слышать и просил их о том; и тогда господин Сабуров рассказал мне следующую историю.

 — «Вы знаете, сказал он, что вся сия огромная степь издревле почиталась дикою и никому непринадлежащею; и как в нее никто не вступался, то потому самому и распахивали мы и все наши к ней прикосновенные соседи из ней столько земли, сколько кто мог; а достальной ковыль кашивали также не только мы, но и приезжающие из других и даже отдаленных верст за двадцать и за тридцать мест обыватели, и всякой косил там, где кому хотелось, и где удалось кому обкосить себе округу для косьбы сена».

 — Это я знаю, сказал я, — и давно слышал; но что далее?

 — «Сим образом, продолжал господин Сабуров, пользовались все близлежащие селы и деревни этою степью издревле безданно–безпошлинно и до тех пор, покуда не принесла нелегкая Пашкова на его маленькой и ничего незначущий хуторок, посреди сей степи на речке Ржаксе для скотоводства заведенный. До того времени никто об нем почти и не слыхивал, а жил он себе в своей Гагаршине верст за сто отсюда. И в хуторишке его здешнем не было ни пашни и ничего, а только несколько скота; а тогда, побывавши сам на оном и видно прельстившись степью, вздумал вдруг всю ее назвать своею».

 — Это смешно! сказал я.

 — «Но как бы вам ни казалось это смешным, подхватил господин Сабуров, — но он не только ее назвал своею, но и действительно стал ее с сего времени себе присвоивать; и не успело в последующий год настать покосное время, как нарядив множество людей казаками и снабдив их оружием, выслал их на сию степь и велел всех косящих ее разных сел и деревень косцов гнать с ней долой, говоря, что вся эта степь его, и что буде кто хочет косить на ней траву, то платили бы ему с каждой косы по четверти рубля».

 — Прекрасно! удивившись, сказал я. Но пожалуйте, когда это было: прежде или после издания о размежевании земель манифеста?

 — «Где твой манифест! подхватил г. Сабуров; а гораздо после и несколько лет спустя после издания оного».

 — И того еще лучше! сказал я: — но что далее?

 — «Далее то, что как из всех косящих никто не имел на степь сию права, а особливо из жителей, приехавших издалека, то они, не долго думая, и согласились дать ему с косы по четверти рубля, и он им сколько хотели косить и дал; а смотря на них, дураки и наши соседи то же сделали и он со всех содрал изрядную кожуринку».

 — Это дурно! сказал я, и весьма жаль, что они это сделали. А им бы совсем не то сделать надлежало, а собравшись всем, заявить формально в городе на него, что он в противность манифеста захватывает то во владение, чем он не владел до манифеста. А сего, я думаю, никто и не подумал сделать!

 — «Кому это было делать и затевать! Все рассеялись по своим норам и довольны были, что остались с сеном. Да и никому не пришло сего и в голову, по незнанию совсем межевых законов».

 — То–то и дело, сказал я; — но что далее?

 — «А то, что так тогда этот год и прошел; а не успело наступить опять покосное время, и вся степь по–прежнему наполнилась множеством народа, как появились опять его вооруженные казаки и опять начали сгонять всех и требовать с косы уже по полтине».

 — Так!… И вот последствия от первой неосторожности. Ему нужно было разлакомиться, как и пошло далее. И диковинка еще, что он не более требовал.

 — «Ах! это и вышло действительно; ибо как и в этот год все косившие сено ему требуемое число заплатили, поелику всем цена сия казалась еще сносною и все хотели только с ним развязаться и не остаться без сена, то он, содрав и в сей раз кожуринку, еще лучше первой, и разлакомившись тем еще более, на третий год, поступив таким же образом, стал требовать уже по рублю с косы каждой».

 — Так!.. он не дурак и сам о себе, а на дураков только напал. Ну что ж, и заплатили по рублю?

 — «Нечего было делать, помялись, помялись, но как стал он действительно гнать, угрожая даже оружием, ибо в сей раз вывезены были у него даже и пушки, то решились, наконец, заплатить ему и по рублю, дабы только от него отвязаться и косить спокойно сено».

 — Это уже совсем плохо было сделано; ибо тем самим и дали ему повод к присвоению себе на веки этой степи и получить на нее некоторое право.

 — «Что делать! кому было спорить и кому стоять! Весь народ состоял из сущего сброда и людей без всякого начальства и без права. Совсем тем содрание сей третьей кожурины со всех нас и посторонних сделалось уже всем чувствительно. Все начали уже о том говорить и толковать и все бояться, чтоб он, увеличивая сим образом с года на год цену, не довел ее и до пяти рублей и больше».

 — Они и не погрешали в том, и это могло бы скорее всего случиться; но мне удивительно, что я от своих о том ни слова не слыхал, и они мне на сие не жаловались.

 — «Да как им и жаловаться, когда с них никогда ничего не было и требовано, и они по прежнему косили себе, где хотели, безданно–безпошлинно».

 — Это удивительно! Но почему же так?

 — «Как почему? потому что он знал, что у вас земля купленная, и что вы имеете законное право ею пользоваться, а потому ваших он и не трогал. Он не дурак! Но самое сие некоторым из наших и открыло глаза, ибо как они, завидуя вашим, о том им говорили, а ваши сказали: «Вольно–де вам, дуракам, платить. Степь казенная и вольно Пашкову ее называть своею. Никто еще не знает почему он ее своею называет, а теперь сами вы подали ему на себя осел, и поглядите как он с вас драть станет». А сие и наставило на ум д. взбудоражило всех наших. «В самом деле, начали они говорить: — ведь степь казенная, и мы еще не знаем почему Пашков ее называет своею, за что же нам ему платить? с Болотовых не берет он ни копейки, и не требует, а это и доказывает, что она ему не крепка и присвоение сумнительно». — А не успели распространиться в народе такие судаченья, как мало по малу смолвились и согласились все в последующий год сделать скоп и заговор и не только ему не давать ничего, но ежели станет сгонять, то всем стать за одно грудью и гнать с степи и самых требователей; что они действительно и сделали. И, смолвившись, все стали грудью и, угрожая обиральщиков самих перерезать косами, такой на них самих страх нагнали, что они принуждены были, не солоно хлебав, уехать, и более не показывались; а весь народ в это лето и косил степь безданно–безпошлинно».