Подруги Высоцкого - Юрий Сушко

Увидев ее через какое-то время, Виктор Демин поразился изменениям, происшедшим с Ларисой. Он знал, что она перенесла изнурительную болезнь, потом снова очень тяжело хворала и должна была долго держать себя в узде. «Всё так, – размышлял он, – но не здесь разгадка. Не хворь тот скульптор, что так сильно поработал над ней, а если он, то у него был более одаренный соавтор».

Многих из тех, кто соприкасался с Шепитько в быту ли, в компаниях или по работе, поражало ее удивительное умение погружаться в себя – некое «публичное одиночество», отрешенность от происходящего. В такие минуты она напоминала роденовского «Мыслителя». Когда Лариса находила нужное решение, то мгновенно пробуждалась стремительная энергия, сметающая любые преграды.

(Отчего-то вспомнилось: Высоцкий, отвечая на вопрос о любимом скульпторе и скульптуре, сказал: «Роден, «Мыслитель». У Владимира Семеновича самого случались мгновения, когда он, вне зависимости от ситуации, обстоятельств, мог также неожиданно, ни с того, ни с сего, даже не окончив фразы, не завершив мысль, на полуслове вдруг уйти, улетучиться куда-то в свой мир, «захлопнуть дверь», переселив себя в совершенно иное, неведомое и невидимое другими место, застыть, но, увидев или поняв то, что его внезапно встревожило или задело, так же стремительно прервать свое «путешествие» и тут же, как ни в чем не бывало, вернуться, включиться в разговор и, отхлебнув из чашки успевшего остыть чая, заметить:

– И все же, Ваня, насчет Саши Черного ты не прав… Он ведь как писал? «Ах, милый Николай Васильич Гоголь!// Как хорошо, что ты не можешь встать…»).

Фильм «Ты и я» критика сочла путаным и непонятным. Что говорить, даже близкие друзья говорили о неудаче Шепитько. Но вот ведь странность, на Венецианском фестивале в 1972 году жюри присудило этой картине приз «Серебряный лев». В тот же вечер и на той же сцене легендарного оперного театра «Ла Фениче» такой же «Лев» был вручен сэру Чарльзу Спенсеру Чаплину.

Смеюсь навзрыд, как у кривых зеркал, —Меня, должно быть, ловко разыграли.Крючки носов и до ушей оскал —Как на венецианском карнавале! —

так, ерничая, совсем недавно пел Володя Высоцкий, заехавший к ним «на минутку» в гости… Она вспоминала тот вечер и улыбалась.

«Когда мой сын вырастет и захочет узнать, какой я была, он посмотрит «Восхождение» и поймет…»

В следующем году Лариса решила на время оставить кино и родить ребенка. Ей было 35, специалисты-гинекологи мрачно сетовали: не самый лучший возраст для беременности. За несколько месяцев до родов, по рекомендации врачей, ее положили в больницу на сохранение.

Кто мог предположить, что именно там и случится беда? Проходя по коридору, Лариса на мгновение потеряла равновесие, упала и больно ушиблась головой о батарею. Медики диагностировали легкое сотрясение мозга и уложили в койку, предписав строгий постельный режим. При беглом осмотре они не сразу заметили, что, падая, она ко всему прочему умудрилась травмировать еще и позвоночник. Теперь уже понадобилась вытяжка, жесткое ложе и утомительное лечение. Так продолжалось несколько месяцев. А при первой попытке встать она не смогла удержаться на ногах и сделать хотя бы шаг, настолько были атрофированы мышцы.

«Обстоятельствами я была поставлена в такое положение, из которого могла уже и не выйти, – рассказывала она. – В лучшем случае могла выйти из больницы инвалидом. Но могла и погибнуть, потому что ребенка я решила сохранить…»

Элем в те дни вместе со своей съемочной группой был вынужден мотаться по сибирским весям, выбирая натуру для будущей «Агонии». Слава богу, в конце концов ему позволили начать работу над фильмом о Григории Распутине. Оказавшись на малой родине «святого старца, прозорливца и целителя» в селе Покровское, Климов зашел в почтовое отделение, которое располагалось в той самой хибаре, откуда в начале ХХ века Гришка отправлял в «Питрограт» и Царское Село свои глумливые цидулки. На самом обычном бланке Климов написал Ларисе телеграмму в далекую Москву: «Солнце засияет, цветы расцветут, вижу – встанешь и принесешь. Цалую. Грегорий». Смешливая местная телеграфистка покачала головой, но текст передала.

Телеграмма, несмотря на великие препоны, все-таки дошла до адресата. Мама принесла ее в больницу и вручила дочери: «Смотри, какой-то полудурок тебе вот что написал!» Прочтя послание от «Грегория», Лариса захохотала и в тот же день впервые за долгие недели поднялась с постели. Дело помаленьку пошло на поправку.

Семь месяцев, проведенные в больнице, Лариса Шепитько называла путешествием в самое себя: «Эти месяцы сформировали меня как человека… Всем этим я обязана тому больничному заключению, куда не допускался тогда никто, в таком я была состоянии. Я была одна… Я чувственно охватила понятие жизни во всем его объеме, потому что прекрасно понимала, что в каждый следующий день могу с жизнью расстаться. Я готовилась к этому. Готовила себя и как будто готовила ребенка, потому что могло так случиться, что ребенок родится, а я погибну. Я обнаружила, что это путешествие в себя бесконечно интересно, что самый интересный собеседник для меня – это я сама. Это как стихи: «Мне голос был: войди в себя. И я вошел, меня там ждали…»

Навестивший ее давний товарищ мужа, белорусский писатель Алесь Адамович, кроме обычных гостинцев принес с собой голубенькую книжку «Нового мира» с повестью Василя Быкова «Сотников»: «Лариса, прочти обязательно!»

Когда прочла, сразу решила: именно то новое свое состояние она сможет выразить, только экранизировав «Сотникова». Это, говорила она себе, вещь обо мне, о моих представлениях, что есть жизнь, что есть смерть, что есть бессмертие… Эту историю можно перенести на экран только как историю про себя. Про человека, который волею судьбы мог быть рожден на 30 лет раньше, который попал в известную всем трагическую ситуацию, прошел все испытания, прополз все эти метры по снегу сам, сам погибал, сам предавал, сам выживал, сам вычислял для себя формулу бессмертия и сам приходил к тем открытиям, к которым пришел Сотников. Картина могла быть только про это.

К ней пришло истинное понимание требования великих мастеров, уверенных, что каждый свой фильм надо ставить как самый последний, прощальный.

Лежа на больничной койке, она думала: «А какой же у меня последний фильм? Мне не хотелось ощущать себя человеком, с уходом которого исчезнет все. Я надеялась, что что-то останется… Каждый раз я предполагала, что самое главное у меня впереди. И вот теперь – досада: вдруг выяснилось, что поставленные мною фильмы – это все, что скажут обо мне. А ведь в том не было полной правды. А тогда я впервые оказалась перед лицом смерти и, как всякий человек, искала свою формулу бессмертия. Хотела думать, что от меня что-то должно остаться». И самое главное: «Когда мой сын вырастет и захочет узнать, какой я была, он посмотрит «Восхождение» – и поймет».