Комната влюбленных - Стивен Кэрролл

Почему сейчас? Прошла целая вечность. Какой смысл отправляться на поиски прошлого? Выходит, Волчок теперь знает и про ребенка. А может быть, и раньше знал. Вдруг он и вправду получил жалостное письмо, которое Момоко написала, когда поняла, что беременна. Может быть, он ловко распечатал конверт, прочитал письмо, снова запечатал и отослал обратно. Он ведь, в конце концов, офицер разведки. Кто знает, как долго шло письмо. Может быть, к тому времени у него уже была совсем другая жизнь? Может быть, ему было проще вернуть конверт и сделать вид, что ничего не было?

Момоко обрушила было проклятия на голову своей болтливой подруги, но тотчас взяла слова обратно. Эйко была уже в возрасте, соображала плохо. Но именно она, старая верная подруга, помогла ей продержаться в первые тяжелые годы: она смешила Момоко, когда та, казалось, совсем разучилась смеяться. Интересно, он просто придет к ее дому в один прекрасный день? Теперь ему уже не составит труда ее найти. Неужели она просто откроет дверь и увидит перед собой такие родные и такие чужие черты? Черты Волчка, которого она помнила, черты теперешнего Волчка. Неужели она увидит его лицо? То самое лицо, мимо которого она вполне могла бы пройти на улице, даже не оглянувшись. А может быть, и не могла бы?..

Раздался звонок. Момоко подскочила, подошла к телефону, помедлила, прежде чем взять трубку. Она не сомневалась в том, кто это.

— У тебя все в порядке? — Чарли явно встревожился, услышав ее непривычно резкий голос.

— Да.

— Что то не похоже.

— Да нет же, Чарли, все хороню, правда.

— Значит, завтра пойдем обедать?

— Ну, когда я в последний раз пропускала наши обеды?

В свои семьдесят три года Чарли был все так же бодр и полон сил и продолжал приходить на работу два раза в неделю. Начало обеденному ритуалу было положено на заре их сотрудничества. И обожавший всяческие ритуалы Чарли свято соблюдал и этот даже после своего официального выхода на пенсию.

Момоко положила трубку и спрятала телеграмму в ящик письменного стола. Потом позвонила дочке и самым непринужденным тоном попросила ее заехать. Но Наоми так просто не проведешь, еще сызмальства она не позволяла себя дурачить. Вот и теперь в ее «хорошо» прозвучали нотки недоверия.

Эта утренняя почта изменила все. Даже улица, на которой она прожила столько лет, будто бы стала другой: Момоко как в первый раз смотрела на разбегающиеся от нее улицы и фасады домов. По пути к метро она то и дело опасливо оглядывалась, не в силах избавиться от какого-то жутковатого чувства.

Глава двадцать шестая

Она шла но тропинке. Черные, как вороново крыло, волосы отливали мягким блеском. Господи, как легко все возвращается, будто не было этих прожитых лет. Тихая, обсаженная деревьями улица была вся заставлена новенькими машинами. Огромные щиты пестрели рекламами последних технических новинок, модных коллекций, глянцевых журналов. Каждый дом на этой улице сиял свежей краской и даже цветы казались ярче обычного. Но какое Волчку дело до этой игры красок? Он ничего не видел, кроме потока блестящих черных волос. Один взгляд уничтожил аккуратно разлинованную шкалу времени. Все эти привычные слова: «вчера», «сегодня», «завтра» — просто потеряли смысл. На свете только и был поток этих черных волос; он колыхался в такт ее шагам, мягко струился по спине, спадал на глаза, когда она наклонялась, чтобы что-то найти в сумочке. Волчок смотрел на нее — здесь и сейчас. Он бы так же смотрел на нее в другое время и на другом краю земли. Ведь годы не властны над некоторыми вещами.

Момоко глянула на небо: будет ли дождь? И что-то беззвучно прошептала. На какое-то мгновение Волчок увидел ее глаза, неповторимые сине-зеленые глаза. Она прошла, не заметив стоявшую на другой стороне улицы темную машину с прокатным стикером, и завернула за угол. Волчок узнал плавную походку, которую не переставал любить все эти годы, узнал неповторимое изящество в каждом движении. Ему показалось, что улица потускнела, как только Момоко исчезла из виду.

Волчок сидел, тупо уставившись на приборную доску. Его сердце будто перестало биться, он не мог дышать, не мог думать. Только так, временно приостановив все жизненные процессы, его тело смогло пережить напряжение тех нескольких минут, пока Момоко шла по улице. Теперь же он сидел опустошенный и водил пальцем по запыленному стеклу спидометра. И вдруг почувствовал, как воздух с шумом врывается в легкие, сердце мечется в груди, а кровь стучит в голове, как пьяный барабанщик.

Тем же вечером Волчок стоял на большой площади и слушал гомон праздной толпы. Все города одинаковы ночью: всюду это мерцание неоновых надписей, всюду эта скучная глянцевая мишура и повсюду люди, что пришли искать развлечений в театрах, кино, ресторанах и барах. Волчок стоял среди этой круговерти и отчужденно взирал на сменявшие друг друга картины, а потом посмотрел наверх и увидел нечто ошеломительное — и замер, не в силах сдвинуться с места.

Поначалу он не верил своим глазам. В углу площади, над зданием театра, возвышался огромный щит, на нем был изображен какой-то шикарный автомобиль, «ягуар» или, может, «хаммер» (Волчок в этом ничего не понимал). Машина стояла на фоне старинного поместья, а ее обводы напоминали о временах, когда во всем царил более элегантный вкус. Волчок был потрясен отнюдь не самой картинкой: его поразила надпись под ней, выведенная четкими, классическими буквами: «Время будущее — во времени прошедшем»[14].

Вот оно, вот за что Волчок так ненавидит современность. Нет ничего такого, что она не перемолола себе на потребу. Если раньше у него оставались какие-то сомнения, то этот плакат уничтожил их. Этот мир больше нельзя принимать всерьез, не стоит даже и пытаться. Нет смысла вступать в поединок с этой легкостью, с этими вездесущими блестящими поверхностями. Скоро таких, как он, вообще не останется. Волчкам в этом мире больше нет применения. В гостиницу он возвращался как сомнамбула. Его чуть не сбил автобус с названием какой-то поп-группы на боку. Волчок испуганно отскочил на тротуар, отдышался и с горькой усмешкой подумал, что это была бы очень символическая смерть.

Все это время Волчок не переставал думать о сине-зеленых глазах и волосах, как вороново крыло. Он опускал веки и видел, как поток волос струится но воротнику. Видел эти неповторимые глаза. Потом поднимал веки, но видел все то же самое. Это видение поднимало его над липкой грязью мира, так же как и много лет назад: в конце концов, у него кто-то был. Они оба вынуждены были существовать в этом мире электрического света и бегущих мыслей, и даже такой мир делался пригодным для жизни.