Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть первая - Ципора Кохави-Рейни
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
5.11.53
Гиват Хавива
История с Ореном сильно меня удивила и разочаровала. Почему они это сделали? Надеюсь, что его помилуют. Но кто в этом был заинтересован? Компартия Израиля? Снэ? Попытка доказать, что не зря уничтожили Сланского? Кто знает.
Вообще из всех политических катавасий более всего меня интересует эволюция Бен-Гуриона. Настало время поговорить о неожиданном “душевном кризисе” этого человека. Произошел в нем перелом и падение духа после “душевного напряжения в течение семнадцати лет?” Провал его системы, приближение которого он ощущал? Все мои прогнозы превращаются в прах.
Днем и ночью я больше всего думаю о ситуации в литературе.
Получил журнал “Орлогин”(Часослов), и, конечно же, прочел главы из твоего романа уже который раз. Пытался представить себе, как принимает читатель в первый раз твою прозу. Вообще, вышло неплохо. Записал себе малые и большие исправления, которые надо внести в текст. Уже не впервые думал о том, почему сюжеты так малы и бескрылы у наших писателей. Помнишь, я говорил об этом на писательской конференции в Эйн Шемере: “У наших молодых писателей сюжеты слишком коротки”. Почему? Герои спорят по поводу прошедших событий и процессов, но только не о том, что вершится в настоящем, перед нашими глазами. Не видим, как репатриант первой или второй волны превращается в подрядчика или занимается куплей-продажей, как боец ЭЦЕЛь становится маклером и спекулянтом, а чиновник, верный Рабочей партии Израиля МАПАЙ, ворует и берет взятки. Мы не видим, каким образом общественные процессы и личные чувства отражаются в их душах – чувства любви к женщине, к семье, отношения к большим и малым делам. Это – невосстановимое упущение в писательском творчестве. Всё это – результат политики режима Бен-Гуриона, банкротство которого обнаружится весьма скоро во всех областях – внутренних и внешних, духовных и экономических. Дело писателей – обнаруживать корни надвигающихся событий, а не только полагаться на мелкую суету мимолетной жизни и уличные разговоры, которые тут же забываются после их произнесения. Сила писателя в умении отразить жизнь по-крупному, а не заниматься лишь поверхностным фотографированием жизни.
Ты, несомненно, получила журнал, испытала несравнимое ни с чем чувство – увидеть свое слово напечатанным в настоящем публичном издании. Так что эта неделя для тебя весьма удачна.
На следующей неделе я начинаю новый цикл лекций. После этого, примерно через две недели приеду в Тель-Авив. Хотел бы услышать твое мнение о фильме Чаплина. Надеюсь, что ты здорова и полна сил для продолжения работы над романом.
Всех благ, твой Израиль.
Дело Орена не сходит с повестки дня. Сталинист Меир Яари на этот раз реагирует с непривычной для него резкостью. В 1952 он очень болезненно воспринял казнь еврейских и писателей в Москве. Но при этом сказал: как мы можем судить такого великого человека, как Сталин? Мы не знаем, что за этим стоит.
Яари требует полностью очистить Орена и все сионистское движение от ложного обвинения в шпионаже и терроре в Чехии и остальных странах социализма. Он считает сообщниками гонителей Орена израильскую компартию и лично Моше Снэ. Они должны добиться освобождения Орена.
Израиль буквально тонет в этих политических событиях, как и Наоми – в работе над романом. Душевное напряжение выматывает из нее все силы. Она похудела и побледнела, нервно грызет карандаш. А душу ее грызут указания Израиля: ты должна очистить и прояснить стиль, избавиться от остатков западноевропейской культуры. Отбрасывай все ненужное, сосредоточься на главном. Язык должен соответствовать характерам героев, действующих в описываемой ситуации. Не отбрасывай всё это, как делает Шлионский, который мне друг, но истина, как говорил Сократ дороже. Я не принимаю его слишком частое злоупотребление возвышенным языком Священного Писания.
“Израиль, – Шлионский спорит с ним, – даже падшая женщина должна изъясняться чистым языком, а не сленгом”. Как редактор, он оснащает язык героев арамейскими словами, которыми часто пользуются религиозные евреи. Но он их вводит в язык христиан и жителей рабочих районов. Авраам Шлионский и Израиль Розенцвайг – редакторы языка и литературы издательства “Сифриат Апоалим”. Именно они отвечают за качество и отбор литературы. И они выполняют свою работу как высокое предназначение.
Наоми часто и беспричинно плачет. Работая над книгой, она возвращается к родному дому, и тоска давит.
Израиль не понимает причину ее нервных срывов.
Он считает, что это связано с работой над лекцией о творчестве Рильке. Рильке – самый любимый поэт Наоми. Она погружается в его печальные, женственные стихи и сама погружается в печаль.
Чтобы отвлечь подругу, Израиль читает ей стихи польско-еврейского поэта Юлиана Тувима.
Наоми внимательно слушает стихи, знакомится с жизнью Тувима. Но ни поэт, ни его биография не трогают ее. Даже знаменитое высказывание: “Я еврей не по крови, текущей в жилах, а по крови, текущей из жил”, не производит на нее глубокого впечатления.
Чёрненькая моя!
Что тебя мучает? Все дела с работой в Кибуце и желанием уволиться будут упорядочены. Все зависит только от тебя. Я, конечно, могу удивляться искусству выражения у Рильке чувств сиротства, боли потери, одиночества, но он в жизни своей не знал радости жизни, кроме, может, радости творчества. Я верю в красоту, любовь, увлеченность природой. И это, несмотря на то, что я познал одиночество больше, чем ты, и разочарований больше, чем ты, и пережил ужасы больше, чем ты. Я любил Рильке, но всегда меня отталкивала от него болезненность, невероятная тяга к одиночеству, ужасам и страданиям души. Вот, и наш известный критик Курцвайль любит поигрывать “демонизмом”. Тебе же я советую закончить такие игры. Знаю, что это трудно. Преодолей это!
Наоми, как было бы чудно провести с тобой субботу или все праздники, всё вместе с тобой, всегда с тобой, чувствовать прикосновение твоих лечащих рук, слышать твой звонкий смех, знать, что все мечты мои осуществились. Но ты сейчас далеко от меня и вся во власти страхов. Я все понимаю и потому говорю тебе: потерпи еще две недели, пока я завершу курс преподавания. Мы встретимся на несколько дней. И мы отгоним все страхи. Я тебе верю всей душой. Поверь и ты мне. Я не могу работать, когда знаю, что тебя терзают сомнения. Написал тебе это письмо, и мне стало легче. Прошедшая
