Любовная связь - Черри Эдер

— Это хорошо.

— О да, черт возьми. Тебе не придется выковыривать из меня пулю.

Слава богу.

— Что дальше?

— Достань вон ту коричневую склянку…да, её. Это антисептик. Возьми парочку стерильных марлевых тампонов и прочисти рану как сумеешь. Спереди и сзади.

Джейк спокойно давал ей указания, и она слепо их выполняла.

— Поговори со мной.

— О чем? — откликнулась Марни, аккуратно обрабатывая кожу вокруг раны.

— Расскажи о своей семье.

Она посмотрела на него, сжимая в руке окровавленный тампон.

— Не сейчас. Мне нужно сосредоточиться.

— Делай это так, как считаешь нужным, Марни. А за меня не беспокойся — я не сломаюсь. — И, схватив ее за руку, с силой прижал тампон к своему развороченному плечу. — Ты можешь одновременно говорить и промывать рану, — уверил Джейк и глотнул кофе из чашки, снова оказавшейся в его здоровой руке. — Ну же, мне нужно отвлечься. Расскажи о своей бабушке.

Марни подозревала, что Джейку хотелось, чтобы именно она думала о чем-то другом в процессе работы. Ну что ж... Сглотнув в попытке избавиться от металлического привкуса во рту, Марни перестала осторожничать и принялась более тщательно обрабатывать рану.

Так, сначала входное отверстие. К черту тошноту. Бабушка, направь мои руки.

— Я её обожала, упокой господь её душу. Бабушка была чуть выше метра сорока, с прямой, как палка, спиной и сердцем, достаточно большим, чтобы обогреть весь мир.

«Не плачь. Сосредоточься на обработке раны».

«Сколько же крови в теле Джейка? Сто пятьдесят литров?» — гадала Марни, пока безостановочно меняла прижатые к ране тампоны, пытаясь остановить сочащуюся из нее кровь. Ей казалась, что большая часть его крови уже впиталась в ткань использованного ею перевязочного материала.

— Сколько я себя помню, её волосы всегда были белыми, — облизнув пересохшие губы, продолжила она. Ее скулы сводило от напряжения; горло горело огнем. — От нее всегда пахло кремом для лица «Пондс» и лавандовыми духами «Ярдли». Её руки были самыми нежными и ласковыми в мире. Каждый раз когда мне было грустно, я клала голову ей на колени, а она перебирала и гладила мои волосы.

Марни чувствовала, как кровь Джейка засыхает у неё под ногтями. Она сглотнула желчь и упрямо продолжила обрабатывать рану. «Главное — дыши».

— Налей чуть больше антисептика в… да — так, хорошо. Продолжай говорить.

— Когда-нибудь я напомню тебе об этой просьбе, — выдавила из себя улыбку Марни. — Бабушка была кротким деспотом. Она вела хозяйство с помощью пристального взгляда и шоколадного печенья. Любой ребенок в округе мечтал жить в нашем доме...

— Прижми посильнее и подержи немного дольше. Нет — повыше. — И сам передвинул её пальцы. — Да, здесь. Так вот где ты научилась готовить? Вертелась под ногами у бабушки?

— Подожди, мне нужно сосредоточиться… Именно так. — Марни на секунду прервалась, позволив воспоминаниям захлестнуть её, затем возобновила свое занятие. — Она была учителем от бога. Мне приходилось проводить много времени в доме, и бабушка превратила уроки кулинарии в развлечение. Хотя мне и хотелось больше играть с мальчишками на улице, в конце концов, я освоила все, чему она хотела меня научить. Вместе с искусством приготовления ростбифа и измельчения чеснока она передала мне множество мудрых мыслей.

— Например, каких?

— Например: никогда не бегай за мужчиной и автобусом — через пять минут придет следующий. — Марни улыбнулась, не поднимая головы. — Или: живи на полную катушку. Бабушка была кладезем полезных наставлений на все случаи жизни.

— А как насчет: ни одно доброе дело не остается безнаказанным?

Марни шикнула:

— Циник.

— Поллианна[21], — беззлобно парировал Джейк. — Само собой разумеется, она избаловала тебя.

— А вот и нет, она как раз не имеет к этому отношения. Бабушка делала мне крайне мало поблажек из-за моей болезни и разрешала играть с мушкетерами во все что угодно, чем доводила папу до белого каления. Именно она научила меня ездить на велосипеде, в то время как мужская половина семьи считала, что это занятие требует значительных усилий. Она же поощряла меня, когда я лазила по деревьям… Как ты?

— Нормально. А твоих братьев она тоже баловала?

— Конечно. — Марни подняла голову и, наткнувшись на пристальный взгляд Джейка, улыбнулась ему, как она надеялась, ободряюще, а затем, сглотнув, наклонила голову обратно, чтобы видеть, что делает. — Было просто уморительно наблюдать, как мальчишки расплачивались за свои проделки. Крошечная старушка грозно наступала на одного или нескольких стовосьмидесятисантиметровых парней. И ты бы видел, как они краснели и тряслись. А бабушке даже никогда не приходилось повышать голоса. — Марни вытерла о плечо пот со щеки. — Я так по ней скучаю. Жаль, что я не могу плакать целую неделю напролет и наконец-то избавиться от этой нестерпимой тяжести на сердце.

— Ты не плакала? — нахмурился Джейк.

— Недостаточно. Там, внутри меня, целый водопад слез, который ждет удобного момента, чтобы извергнуться.

— А когда умерла твоя мама, ты плакала?

— Да, много. Но мне было всего шесть лет. Она отвезла меня в школу — первый раз в первый класс — и по дороге домой попала в аварию. — Вскинув голову, Марни в очередной раз убедилась, что Джейк не сводит с неё глаз. — Пьяный водитель. Она умерла на месте.

— Черт.

— Не скажу, что легко расти без мамы, но мне всегда всего хватало. Папа, бабушка и мушкетеры заботились обо мне.

— Неудивительно, что отец и братья трясутся над тобой как курица над яйцом. Проблемы с сердцем, куча операций, матери нет… Черт, их можно понять в их стремлении обеспечить тебе спокойную жизнь.

— Я думаю, что возня со мной помогла им пережить потерю нашей мамы. В какой-то степени, наверное, я позволяла им верить, что нуждаюсь в их заботе намного дольше, чем следовало. О, я не притворялась. Но всегда соглашалась со всем, что они мне предлагали, потому что знала, что этим радую их. И это вошло в привычку. Дурную привычку. Вот почему я хочу изменить…изменить…неважно.

Она лепетала как дурочка. Рассказала о бабушке именно сейчас, нашла время. От понимания, что Джейк мог так же легко умереть там, снаружи, голос Марни сделался хриплым и дрожащим. Меньше всего сейчас ей хотелось говорить о смерти. Чьей бы то ни было. Плотина накопившегося горя давила на грудь, готовая прорваться. Глаза горели, кожа чесалась, рот наполнился горьковатой слюной.

— Что дальше? — резко спросила она. Рана выглядела чистой. Мерзкой, но чистой. Она подавила нахлынувшее сопереживание, и не удивилась, когда слезы не вырвались на свободу. Все равно, сейчас неподходящий момент.