После апокалипсиса - Вячеслав Рыбаков

— Как? Мимо патрулей? Впрочем, ладно, я поговорю с ним утром.

— Послушай, — нерешительно сказала мама, — а он не мог. А если и правда он видел кэлпи?

— В лесопарке? — удивился папа. — Откуда? Это нереально. Кэлпи сюда не пробраться. Ни в жизнь.

— Но были же случаи.

— Давно, когда еще была вся эта неразбериха. Сейчас другое дело.

— Но партизаны…

— Ну, — сказал отец, — партизаны, да… ими больше обывателей пугают. Нет, это просто очередная его фантазия. Принцесса… Никто не видел женщин кэлпи. Никогда. И потом…

— Это же не значит, что у них вообще нет женщин, — возразила мама.

Отец что-то тихо сказал ей на ухо, и мама, засмеявшись, шлепнула его по руке.

— И потом, — продолжал отец, — на каком языке она бы с ним говорила? Они не учат наш язык. Принципиально. Или просто не в состоянии его освоить. Ума не хватает.

Грузовичок трясся и подпрыгивал на ухабах, из чего Фома заключил, что они съехали с бетонки и теперь гнали по бездорожью. Фома лежал в кузове, руки-ноги у него были связаны, а сверху на него навалили какие-то мешки, отчего он мог дышать, только повернув голову набок.

Кэлпи у него над ухом возбужденно переговаривались на своем чудном языке, пахло дымом, горячим железом и чужими разгоряченными телами. Ходили слухи, что от кэлпи пахнет. И правда, запашок был еще тот, острый, резкий, как от возбужденных животных. Или змей. Один раз Фома держал в руках неопасную змею, ужа, и был странно обманут в своих ожиданиях: готовишься схватить что-то скользкое и холодное, а оно на самом деле сухое и даже теплое. И этот жесткий жестяной запах…

На уровне глаз Фомы уходили вверх ноги кэлпи в высоких кожаных сапогах, ноги тряслись вместе с грузовичком, и кэлпи тщетно балансировал, стараясь сохранить равновесие. Потом ноги подогнулись, и кэлпи упал рядом с Фомой. Фома сначала думал, что кэлпи просто не удержался и свалился, недаром говорят, что они плохо справляются с любой техникой, но потом увидел совсем рядом стремительно сереющее лицо и дырку во лбу, из которой вытекала темная, отливающая лиловым кровь. Он в ужасе зажмурил глаза.

Грузовичок еще раз подпрыгнул в облаке сизого дыма, Фому подбросило в кузове, несмотря на тяжелющие мешки, подскочил мертвый кэлпи рядом с ним, голова его со стуком ударилась о настил. Свет вокруг стал резким, потом зеленоватым, словно они двигались по дну озера, грузовик вильнул и остановился. Борт с лязгом открылся, с Фомы стянули мешки и кинули их куда-то, и самого его, точно мешок, подняли за руки-ноги и бросили на дно лодки-плоскодонки. Лодка вильнула, но кто-то удержал ее, острый нос с шорохом раздвигал сухие рыжеватые стебли на фоне синего неба, и чуть синее, чем небо, стояли на остриях тоненькие полупрозрачные стрекозы. Кто-то черный на фоне синего неба правил лодкой, отталкиваясь черным высоким шестом, сапоги у него были точь-в-точь как на убитом кэлпи…

Трава шуршала, под щекой у Фомы были теплые, пропахшие смолой доски, в лужице воды рядом с носом плавала мелкая серебристая рыбья чешуя, сзади слышались те же гортанные голоса — перекликались кэлпи на лодках. Неожиданно поднялся туман, и солнце стало как расплывчатое мутное пятно, но все равно грело, и вдруг почему-то, ни с того ни с сего, на Фому нахлынуло ощущение покорности и тихого покоя, словно стебли, расступаясь перед носом лодки, тихо шуршали: все хорошш-шо… все хорошшшо… очччень хорошшшо…

Но все было совсем плохо.

Днище лодки шоркнуло, зацепившись за что-то, возможно, за ушедший в воду корень, лодка прошла еще немного и стала. Кэлпи выскочил на подмытый берег, втащил лодку на отмель и, наклонившись над Фомой, ловко разрезал стягивающие ноги веревки. Фома подтянул коленки к подбородку и сел.

Лодка не качалась, она прочно укрепилась в наносах песка. Со всех сторон свешивались ветки ивняка, так что казалось, они с кэлпи находятся внутри изумрудного шатра. Здесь все было зеленоватым, мягким, переливчатым, на зеленоватой воде отблескивали острые солнечные искры, иногда растягиваясь от мелкой волны в перекрученные восьмерки. Неудивительно, что и сами кэлпи зеленые, подумал Фома.

— Ты, вставай, — сказал кэлпи, обращаясь к Фоме.

Фома сделал вид, что не расслышал или не понял, так и остался сидеть на дне лодки. Черно-зеленая бабочка сорвалась с ветки и порхнула вглубь островка, ее крылья казались исчезающими клочками света и тени.

Кэлпи протянул длинную руку и двинул Фому по уху. В ухе зазвенело. Вдобавок кэлпи двинул по раненому уху.

Фома набрал в грудь побольше воздуха и постарался принять бесстрашный вид. Ухо болело.

Надо быть мужественным, подумал Фома. Как в кино. Надо не говорить ни слова. И смотреть врагам в глаза.

В своих путаных мечтаниях он порой был таким вот героем прошлой войны, совершал с автоматом в руках вылазки в страшные леса, где подгнившие деревья стоят по пояс в воде, и дышат ядовитые испарения с болот, и страшные зеленые кэлпи устраивали в ветвях засады, и хватали его, и пытали, заставляя выдать расположение лагеря, а он, не сказав ни слова, умирал с гордой усмешкой на окровавленных устах.

— Еще в ухо захотел? — мрачно спросил кэлпи.

— Бей меня сколько угодно, нелюдь, — сказал Фома, — я все равно ничего не скажу.

Кэлпи был несколько ошарашен.

— Не скажешь что? — спросил он.

— Ну… — Фома задумался: а что он и в самом деле может сказать? — Про часовых. Про тайные тропы.

Боже мой, а вдруг я и правда знаю что-то важное, зачем я сказал про часовых, они сейчас начнут меня пытать и запытают до смерти. Смогу я удержаться и не рассказать им про вышки с часовыми или про генераторы, подающие ток к ограде, окружающей Поселение? Или выдам все, какой позор, меня же все проклянут… никто не будет со мной разговаривать, никто-никто, никогда.

— Ты маленький, — обидно сказал кэлпи, — маленькие ничего не знают.

— Я не маленький, — сказал Фома, — я уже в пятый класс хожу.

— Дурак, — сказал кэлпи.

— Сам дурак, — сказал Фома, — дурак и убийца. Вы убили дядю Эжена.

— Твоего дядю? — удивился кэлпи.

— Водителя школьного автобуса, — пояснил Фома и вытер нос плечом. — Он был хороший. И его дочка была с нами в автобусе. Лисса.

— Он убил двоих наших, — сказал кэлпи. — А потом в перестрелке погибли еще двое наших. Это честно.

— Это нечестно, — возразил Фома, — вы первые напали.

— Да, — согласился кэлпи, — мы первые напали.

И замолчал.

Потом опять сказал:

— Вставай. Пошли.

Фома набрался храбрости, отринул стыд и спросил то, что хотел спросить больше всего:

— Что вы со мной сделаете?

— Ничего, — сказал кэлпи, — ничего плохого. Просто вставай. Иди.

— Вы поменяете меня на ваших пленных?

— У вас нет наших пленных.

Фома встал. Лодка под ногами качнулась, норовя вывернуться, и кэлпи ухватил его костистыми пальцами под локоть. Фома переступил через низкий бортик и зачерпнул ботинком воду. В стороны прянули совсем мелкие полупрозрачные мальки.

— Меня найдут, — сказал Фома, — и вас всех повесят на деревьях.

— Ой, как мне страшно, — сказал кэлпи.

Фома подозрительно покосился на него. Конечно, им много рассказывали про кэлпи. И в школе, и дома. И что они появились неизвестно откуда после Большого разлива. И что первые стычки с людьми обернулись затяжной и выматывающей войной. И что кэлпи чувствовали себя как дома в этом зеленом, заросшем тростником мире трясин и водных рукавов, тогда как люди, напротив, хватались за каждый уцелевший клочок настоящей суши и возводили там свои укрепления и дома. И что с тех пор, как появились кэлпи, люди больше никогда не знали покоя. И что кэлпи — просто трусы, нападающие исподтишка… И что все разговоры о том, что кэлпи владеют какой-то там магией, — просто враки и сплетни, которые исподтишка распускают сами кэлпи, чтобы их боялись. И еще о том, что кэлпи никогда не смеются, потому что не умеют. И чувства юмора у них нет. И что они непроходимо глупы, ибо так и не освоили человеческую речь.

Из этого следует, говорили в школе, что кэлпи просто опасные животные с относительно высоким интеллектом, вот и все.

— Руки болят? — спросил кэлпи.

— Что?

— Веревка.

Фома пошевелил руками.

— Не знаю, — сказал он. Рук он не чувствовал.

— Стой спокойно, — сказал кэлпи, — не дергайся.

Фома ощутил не столько даже прикосновение и холод металла, сколько рывок вниз и чуть в сторону, руки сами собой упали по бокам.

— Шевели ими, — сказал кэлпи.

Фома пошевелил и сказал:

— Ой, больно.

— Еще, дурак, — сказал кэлпи, — а то потеряешь руки.

Фома всхлипнул и вновь вытер нос о плечо. Руки были свободны, но слушаться не хотели. Впрочем, он их уже чувствовал — пальцы начало колоть-колоть, словно иголками, ужас, до чего больно.