Праздник саранчи - Алексей Саморядов

— Это по двадцать тысяч рубликов выходит! — быстро в уме подсчитав редковолосый.

Сафронов крутнулся, подошел к столу, склонился над ним:

— Это если живыми дойдём, да живыми назад придем, то может и выходит!

— Лазарь! — старший кивнул редковолосому, чтобы замолчал. — Что ж, можно и по пятьдесят литров.

— Да вы пейте, пейте! — Сафронов оскалился в улыбке Лазарю, отошел снова к окну. — В тундре сейчас неспокойно, кордоны да банды. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил… — он глянул в окно. — Не, не пойду, убьют еще… Жена с горя пить станет, сопьется.

Лазарь подался вперед, поставил локоть на стол:

— Все хотел спросить, это ты из Хандыги караван через четыре кордона провел и обратно вернулся?

Сафронов глянул на него быстро, снова ощерил в улыбке зубы:

— Брешут люди… Сибирь велика, в Сибири людей много…

Женский голос позвал его из приоткрытой двери. Он быстро прошел за занавеску, вернулся тут же, поставил на стол две тарелки с жареной рыбой.

Старший снова разлил коньяк, поднял рюмку:

— Александр Степаныч, — сказал тихо. — Сибирь велика, а пришли к тебе. За дом твой, за хозяйку, чтоб все у вас по чести было! Лазарь, — он кивнул товарищу.

Лазарь быстро поднялся, достал из тюка брезентовый сверток, развернул на столе. В ряд легли новая винтовка, вороненый наган, офицерская портупея и бинокль в футляре.

— Это вот подарок тебе от нас, прими от всей души.

Сафронов оглядел все, выбрал винтовку, осмотрел серьезно, щелкнул затвором, положил.

— Трехлинейка, — сказал уважительно. — Старого образца, теперь таких не делают. А бинокль-то на что? — он взял из футляра бинокль, осторожно, с восхищением.

— Природу будешь наблюдать, — заулыбался старший. — Это цейсовский, германцы делали.

Александр положил и бинокль:

— Спасибо за честь, но принять не могу. Отдариться мне втечем, а караван я не поведу.

— Обижаешь, — глухо сказал старший. — Мы тебе из уважения, за заслуги твои, а поведешь ты караван или нет, это здесь не при чем! — и он снова кивнул Лазарю, указав рукой.

Лазарь собрал все проворно, завернул в брезент и переложил на хозяйский сундук. Сафронов повел бровью, но промолчал. Отвернувшись, отошел к окну.

Гости собрались, надев шапки, пошли в сени.

— Спасибо за угощение, пошли мы, — старший кашлянул, — что молчишь-то?

— А чего говорить? — лениво, не оборачиваясь, отозвался Сафронов. — Завози товар, там видно будет!

Старший улыбнулся, крутнув головой, подтолкнул Лазаря к сеням.

Скрипя снегом, они сошли с крыльца, прошли через замерзший двор, вдруг зажглись фары. Грузовик, прятавшийся за воротами, включил двигатель.

Поселок замер, притаился в ледяной ночи. Месяц все так же освещал ртутным светом сопки. Два волка спускались с холмя к поселку, петляя на крутом склоне. Внизу, мигая огнями, урча, ползла маленькая машина.

Жена поправила подушку у спящего пятилетнего сына, вышла из-за занавески.

Сафронов лежал на кровати, молча, глядел в потолок. Она заходила вдоль кровати, перебирая какие-то тряпки. Под платьем вырисовывался ее живот.

— В тундру пойдешь! — выпалила она сразу.

— Зачем? — удивился Александр.

— Спирт опять чукчам повезешь!

— Ничего я не повезу.

— А убьют тебя дурака, что мне делать одной?

— Такие, как ты, вдовами не засиживаются, — он поймал ее за подол, притянул к кровати. — Найдешь себе бухгалтера…

Она пыталась молча вырваться, но он завалил ее на кровать, повернул боком, обнял сзади.

— Ты мне слово дал? Пусти же! — она отбивалась свирепо локтями.

Александр вдруг задрал ей платье, стал рукой гладить ее по ногам.

— Знаешь, почему я на тебе женился…

Он ласково дышал ей в затылок, она отбивалась молча, стираясь вырваться.

—..Из-за твоей задницы. Такую задницу еще поискать надо, — философски рассуждал он, забираясь рукой все выше. — Эта не задница, а целая страна, просто какая-то Италия, а не задница…

— Дурак! — она вырвалась наконец, ударила его изо всей силы ладонью. — Такой же как раньше, дурак! — засмеялась, покрасневшая, поправляя сбившиеся волосы, одергивая платье на животе. — Колька, брат мой, проситься будет, ты его не бери! Ему жениться надо, а не по тайге шататься!

Мотоцикл, светя фарой, пробирался среди огромных заснеженных елей, синими конусами уходивших куда-то вверх, куда не достигал слабый свет. Застывшие еловые лапы вырастали из Арака навстречу, накрывая всадника, заглушая звук мотора.

Наконец луч высветил небольшую глухую избу на поляне. Мотоцикл встал. Над избой курился дым. Всадник соскочил с мотоцикла, пошел в дом.

В сенях, его остановил мужик. Они поздоровались. Прибывший оказался парнем лет двадцати двух. Приоткрыв дверь в комнату, мужик крикнул:

— Александр Степаныч, к тебе тут пришли!

Парень через приоткрытую дверь успел заметить длинный стол, за столом человек семь мужиков. Все громко смеялись над чем-то.

Сафронов вышел, прикрыл дверь. Он был в галифе и новых офицерских сапогах.

— Здоров, Николай, чего тебе? — он пожал парню руку.

— Я с леспромхоза уволился, с тобой в тундру пойду! — сразу сказал Николай, глядя прямо и твердо.

— Не пойдешь, — ответил Александр спокойно.

— Что мне, с бабами сидеть здесь что ли? — помрачнел парень.

— Не пойдешь, — повторил Сафронов.

Николай двинулся к нему, оглядел зло:

— Был бы ты мне не родственник, я бы тебе всю морду разбил, за ласку твою, за доброту! — сказал он тихо.

Александр отодвинул его в грудь, оглядел с ног до головы, пошел в избу, усмехнувшись:

— Черт с тобой, собирайся! — захлопнул дверь.

В избе было накурено, шумно. Мужики склонились над столом, где лежала карта, исписанные тетрадные листы.

Сафронов подошел, поставил на лавку ногу в сапоге, глянул через головы.

— Это кто ж Косцова записал? Он пьяный — дурак, а трезвый — вор. Это если рыбу В Якутск везти, он годится. Да и то не рыбу, а мешки пустые. Брата жены моей, Николая пиши.

— Молодой вроде… — сказал кто-то.

— Вот и хорошо! Что ж, я что ль старый? — Сафронов с удовольствием прошел по избе, любуясь новыми сапогами. — Устроили, понимаешь, богадельню… А что, Андрюшка, как снег за перевалом?

Сидевший в углу огромный якут заулыбался, кивнул обвязанной красным платком головой:

— Хороший снег, белый, — ответил с акцентом.

— Это хорошо, раз белый. Митренко!

— Я! — отозвался по-военному мужик, все зубы у которого были из железа.

— Рыбу для собак заготовили?

— Готовим, а как же.

— Расстреляю я тебя, Митренко! — Сафронов притопнул. — А что, мужики, хорошие у меня сапоги?

Караван вытянулся наискосок по склону безлесого холма, и когда нарты стали выходить на гребень, над дальними холмами взошло обмороженное сизое солнце, Псы лаяли на сто голосов, взбивая целинный снег. Люди кричали, наваливаясь на нарты на крутизне. На нартах, под шкурами, лежали увязанные рядами тридцатилитровые алюминиевые канистры со спиртом. Розовые холмы простирались кругом…

Солнце село, красное, словно остывающее. Надвигалась ночь. Караван двигался в тайге, петляя сведи кривых редких сосан…

Снег яркий, До слепоты. Корабельные сосны, вытянувшиеся в струну, стояли неподвижно.

На первой упряжке, шедшей почти пустой, чуть впереди сидел проводник якут — Андрей Потемкин. Капюшон парки его откинут, красным платком схвачена голова, волосы заплетены в тугую черную косу. Его нарты прокладывали путь.

За ним упряжка Сафронова. Александр полулежал, редко поправляя собак шестом, задумчиво оглядывал тайгу. Рядом лежала винтовка.

Следом шли нарты со спиртом. Одни, вторые, третьим Сдин погонщик курил, другой — жевал что-то. У каждого карабин или ружье.

В середине каравана, рядом с погонщиком, в хорошей шубе и городской шапке ссутулился тоскливо Лазарь.

На последних нартах спиной к собакам сидел Николай Смагин, глядел назад, сплевывал время от времени на пустую дорогу, оставленную караваном.

Вечер. Караван вдруг сбился с прямой, и все упряжки съехались в круг и встали. Тут же задали собакам корм. Двое мужиков рубили сушняк. Другие переговаривались, устало осматривали нарты, упряжь.

Разом в кругу запылали четыре костра. В казанах и чайниках шипел плавящийся снег. Вокруг костров уже настелили кошмы и шкуры. Гремела посуда, кто-то резал хлеб. Казалось, что лагерь стоит здесь уже давно.

После ужина мужики легли вповалку на шкуры, оставив двух часовых, Сафронов отошел от костров за нарты, закурил, поглядывая на белое от звезд небо, на черные холмы. Сзади кашлянули и подошел Лазарь. Он тоже закурил:

— Как, Александр Степанович, думаешь, сколько километров прошли?

— Да откуда ж я знаю, у меня спидометра нет.