Спин - Роберт Уилсон

— А там… Кто знает? К тому времени деревне уже нужен будет другой доктор, — рассуждала ибу Ина. — Я тоже прошла такой путь.

— Думаете, он вернется, чтобы работать здесь?

— Вполне вероятно. Мы покидаем родные места и возвращаемся в них. — Она пожала плечами, как будто таков естественный порядок вещей. Минанг называют это рантау — традицией отправки молодых людей в широкий мир. Такова традиция адата, привычная и обязательная. Адат, как и консервативный ислам, в последние тридцать лет модернизации покачнулся, но отнюдь не утратил своего значения полностью.

Эн, соответственно указанию Ины, не беспокоил меня, но постепенно перестал бояться. С разрешения Ины он приносил еду и учил меня названиям местных блюд, одновременно оттачивая свой английский. Разваренная рисовая каша — силомак; курица с пряностями — зингганг айям… Когда я его благодарил, он восклицал:

— Добро пожаловать! — и улыбался, выставляя на обозрение ослепительно-белые, по росшие абы как зубы. Ина говорила, что неоднократно пыталась уговорить родителей Эна поставить сыну зубные скобки.

Сама Ина жила в небольшом домишке с родственниками, хотя то и дело ночевала в клинике, в своем кабинете, где удобств не больше, чем в моей каморке. Когда семейный долг призывал ее, она после вечернего измерения температуры и осмотра снабжала меня пищей и водой и на всякий случай вручала пейджер. И я оставался один до момента, когда на следующее утро снова слышал звяканье ключей па цепочке.

Но однажды ночью я вывалился из запутанного суматошного сна под шум, доносившийся от боковой двери. Кто-то вертел ручку, пытаясь открыть. Не Ина. Не та дверь, не тот час. На моих часах полночь, начало самой глубокой части ночи, когда пара-другая местных жителей еще, конечно, не оставили варунги; автомобили еще проносятся по сквозной дороге, грузовики везут грузы к раннему часу в дальнюю деса. Не исключено, конечно, что какой-нибудь пациент с чем-нибудь срочным надеется застать целительницу в неурочный час. Или обалдевший наркоман стремится добраться до своего зелья.

Пришедший перестал вертеть и дергать ручку.

Я тихонько поднялся, натянул джинсы и футболку. В клинике темно, в Моей камере темно, свет сочится лишь от Луны… Которую вдруг что-то заслонило.

Я поднял голову к окошку и увидел силуэт головы Эна, похожей на летающую тарелку.

— Пак Тайлер! — прошептал он возбужденно.

— Эн! Ну и напугал ты меня. — Страх и вправду чуть не смел меня с ног. Я даже оперся о стенку.

— Впустите меня!

Босиком я дошлепал до двери и отодвинул задвижку.

В коридор ворвался теплый и влажный ветер, за ним Эн.

— Где ибу Ина? Я к ней, срочно, срочно!

— Ее здесь нет, Эн. Что стряслось?

Он видимо расстроился. Поправил пальцем очки:

— Но мне надо к ней.

— Она сегодня ночует дома. Ты ведь знаешь, где она живет?

Эн кивнул с несчастным видом.

— Но она мне велела прибежать сюда и здесь ей все сказать.

— Когда, зачем, почему?

— Когда кто-то чужой будет спрашивать, где клиника. Тогда я должен прибежать и ей рассказать.

— Но она… — Тут до моего мозга сквозь лихорадочный туман дошло значение сказанного им. — Эн, кто-то чужой спрашивал о клинике?

Информацию из него мне пришлось вытягивать постепенно. Эн жил в доме своей семьи сразу за варунгом (продуктовой торговлей), в самом центре деревни, по соседству с сельской управой (кепала деса). Когда ему не спалось, он, лежа в своей постели, мог слышать бормотание посетителей варунга. Слышал он многие деревенские сплетни, хотя и не все услышанное понимал. С наступлением темноты беседовали, как правило, мужчины, проводившие вечер за чашечкой кофе: его отец, дядья, соседи. Но сегодня прибыли двое неизвестных в шикарной черной машине, подъехали на свет, к варунгу, и нахально, не здороваясь и не представляясь, спросили, «где тут у вас клиника». На больных они вовсе не походили. По одежде городские. Грубые, как полицейские. Потому и разъяснения от отца Эна они получили весьма многословные, но совершенно неверные. Так что клинику им не найти.

Сразу не найти, но кто ищет, тот всегда найдет, деревня-то не такая уж большая, чтобы в ней долго искать надо было. Потому-то Эн быстренько оделся и прибежал, чтобы рассказать обо всем ибу Ине.

— Молодец, Эй, — похвалил я его. — Ты все правильно сделал. Надо тебе теперь пойти туда, где ночует ибу Ина, и сказать ей. — А я тем временем соберу свои пожитки и покину клинику. Спрятаться в рисовых полях да пересидеть, пока копы смоются.

Вроде бы я для этого силен достаточно. Пока что.

Но Эн со мной не согласился. Он скрестил руки и отступил от меня на шаг:

— Она сказала здесь ждать.

— Хорошо, но ждать-то до утра придется.

— Она почти всегда здесь спит.

— Но не сегодня. Честно, Эн, это может быть опасно. Понимаешь, эти люди могут быть врагами ибу Ины.

Но в него вселился какой-то бес упрямства. Несмотря на наши внешне дружеские отношения, Эн мне не доверял. Он чуть поколебался, широкими лемурьими глазами глядя на меня, затем метнулся в обход меня, в глубь клиники, вопя:

— Ина, Ина!

Я метнулся за ним, па бегу включая свет.

На бегу же я пытался осмыслить ситуацию. Грубияны, разыскивавшие клинику, могли быть новыми реформазами из Паданга, могли быть и местными сельскими копами, могли работать на Интерпол или на Госдепартамент — на кого угодно, кем могла вертеть администрация Чейкина.

И если они искали меня здесь, означает ли это, что к ним в лапы уже попал Джала, бывший муж Ины? Или, не дай бог, Диана?

Эн ворвался в кабинет Ины и в потемках врезался лбом в арматуру смотрового стола. Он рухнул на пол, и я подбежал к нему, плачущему беззвучно, испуганному, с текущими по щекам слезами. Шрам над левой бровью выглядел устрашающе, по, разумеется, опасности не представлял.

Я положил руки ему на плечи.

— Эн, видишь же, нет ее здесь. Правда, нет ее. Правда. И если бы она узнала, что ты сейчас здесь, она велела бы тебе бежать к ней. Она не стала бы заставлять тебя ждать ее в темноте, так ведь?

— Угу…

— Тогда беги домой. Беги домой и сиди дома. Я все улажу, а завтра МЫ оба расскажем все ибу Ине. Хорошо?

Эн осмыслил сказанное мною и решил согласиться:

— Ладно.

Я помог ему подняться.

Но тут под окнами заскрежетал гравий под колесами подъехавшей автомашины, и мы с ним снова присели, пригнулись, скрючились.

Мы пробрались в приемную, и я приник к бамбуковым шторам. Эн прижался ко мне, сжал кулачки, вцепившись в пояс джинсов.

Машина поблескивала в лунном свете. Марки я не разобрал, но осталось впечатление, что вовсе не старая развалина. Внутри что-то вспыхнуло, может быть, зажигалка. Затем сквозь стекло с пассажирской стороны хлестнул луч мощного карманного фонаря, скользнул по фасаду, сквозь щели в шторах высветил плакаты профилактической пропаганды на противоположной степе. Мы пригнулись.