Невинность - Дин Кунц

Я не знал, зачем он мне все это рассказывает, и уже собрался попросить, чтобы он мне все разъяснил, но тут очередной, один из последних, огненный зигзаг развалил гигантский дуб, росший в сотне футов от нас. Языки пламени вырвались из расколовшегося ствола, словно прятались под корой. Половина дуба рухнула, вырвав из земли дымящиеся корни, но другая стояла как вкопанная, а ливень быстро затушил огонь.

Когда молнии иссякли и с неба лил только дождь, отец добавил:

– Если человек во власти решает, что изменения необходимы любой ценой, период насилия никогда не бывает коротким и не направлен исключительно для исправления дисбаланса, который вроде бы его вызвал. Месть становится синонимом справедливости. Ни один большой город не может чувствовать себя в безопасности от такого ужаса, ни в одной стране, ни в один исторический момент. И момент этот надо распознать вовремя. Будь начеку.

У меня оставалось много вопросов, но он тогда на них не ответил. Закрыл тему, которая определенно огорчала его. И никогда не касался ее за четыре последующих года, которые мы прожили вместе.

Оглядываясь на ту ночь и размышляя над словами отца, я думаю, он знал или подозревал что-то такое, чем не хотел поделиться даже со мной. Возможно, во сне, а может, на грани ясновидения, он узрел грядущее и испытал то ли благоговейный трепет, то ли ужас перед неистовой мощью этих событий. Потрясенный до глубины души, он не мог заставить себя говорить об этом, только надеялся, что истолковал все неправильно.

51

Гвинет гнала «Ленд Ровер», словно валькирия с подрезанными крыльями, спешившая найти одного из павших воинов до его смерти, чтобы оказаться рядом в тот момент, когда душа покинет тело, подхватить ее и унести в Вальхаллу. Ранее мне казалось, что она бесшабашно ведет автомобиль, но теперь, когда она прибавила скорости и огибала углы по еще более крутой траектории, я не замечал ни безрассудности, ни самоуверенности, только сухую расчетливость, словно она точно знала, когда, что и как надо делать. Правда, насчет маршрута я такого сказать не мог. Иной раз она даже возвращалась, вероятно приходя к выводу, что едет не туда.

По пути от своей квартиры к дороге Оджилви ее торопил страх за Саймона, но теперь главным движущим мотивом стала злость, не на Телфорда и его компаньонов, а на себя: слишком поздно приехала к бунгало художника. Злилась она на себя и за Саймона, потому что не уследила, когда он, гордясь тем, что сумел подняться с самого дна, и ее верой в него, захотел, чтобы и соседи принимали его за человека, заслуживающего доверия, и тем самым навлек на себя беду. Такое явление, как праведный гнев, конечно же, существует, но далеко не всегда направлен он внутрь, а не вовне.

Меня печалило, что Гвинет так сильно винит себя. По мне, она всегда и во всем оставалась невинной, потому что я знал чистоту ее сердца.

Никакие мои слова не могли снять обвинения, которые она предъявляла себе, поэтому я просто сидел и наблюдал, как мы мчались. И зрелище было захватывающее. На большей, чем прежде, скорости мы лавировали между застрявшими в снегу автомобилями, число которых все увеличивалось. Однажды выехали на тротуар, чтобы объехать два столкнувшихся внедорожника, полностью заблокировавших проезжую часть. Когда водители снегоочистительных машин подавали сигналы, убеждая ее сбросить скорость, она нажимала на клаксон «Ровера» и только прибавляла газа, еще быстрее мчалась заснеженным и постепенно пустеющим авеню.

Хотя маршрут казался хаотичным, я понимал, что какая-то цель у нее есть, потому что несколько раз она тормозила, останавливалась и пристально рассматривала жилой дом или административное здание, словно это могло быть то самое место, куда привезли Саймона. Потом она или мотала головой, или что-то бормотала себе под нос, и мы катили дальше. Цепи на шинах мягко взрывали утрамбованный снег, все реже добираясь до асфальта.

– Почему у него появился партнер? – громко спросила Гвинет. – Ему никто не требовался, чтобы все украсть. Он имел доступ ко всему. И все возможности для того, чтобы скрыть кражу. Зачем делиться с партнером?

Я не думал, что вопрос адресован мне: она просто рассуждала вслух. Кроме того, несмотря на жесткие рамки ее жизни, ограниченной социофобией, ее опыт общения с наземным миром несравнимо превосходил мой. Возможно, она знала достаточно, чтбы распутывать замыслы преступников, но мои знания в этом вопросе равнялись нулю, в чем я отдавал себе полный отчет.

Прежде чем я выразил сожаление по поводу собственной бесполезности, она ответила на свой же вопрос:

– Ну, конечно! Ему нужен скупщик! Если бы он продавал все сам, покупатели в какой-то момент поняли бы, что он недостаточно богат, чтобы иметь такие вещи в собственной коллекции. Они бы заподозрили, что он грабит музей и библиотеку. Ему требуется галерист с безупречной репутацией и сердцем вора. – Она нажала на педаль газа. – Да, разумеется. – Последовал U-образный поворот прямо на авеню, «Ленд Ровер» перевалил через поднятую разделительную полосу: Гвинет не стала тратить время и не поехала к следующему перекрестку. – Годдард. Эдмунд Годдард.

– Кто такой Эдмунд Годдард?

– Он занимается дорогими предметами искусства и антиквариатом, галерейными и аукционными продажами. Для всех репутация у него безупречная, но не для меня.

– Почему не для тебя?

– Папа работал со многими галеристами, когда создавал свою коллекцию, но после нескольких сделок с Годдардом прекратил с ним деловые отношения. Сказал, что Годдард балансирует на лезвии ножа и в какой-то момент сам на него и напорется.

На улице с роскошными магазинами она свернула к тротуару перед большой галереей с названием в одно слово: «ГОДДАРД». Четыре витрины с помощью зеркал, черного бархата и продуманного освещения превратили в шкатулки для ювелирных украшений, и в каждой роль бесценного бриллианта играла одна картина.

Эти постмодерновые абстракции я находил не просто уродливыми, но депрессивными. Признаю, я не понимаю искусства, которое не изображает чего-то конкретного. И не испытываю ни малейшего желания его понимать.

– Я знаю, где живет Годдард, – пояснила Гвинет, – но меня потянуло сюда.

Она отъехала от тротуара, повернула налево за угол, снова налево в проулок, который тянулся за зданиями, выходившими фасадом на авеню. Мы увидели, что дверь служебного входа в галерею распахнута и мужчина в длинном пальто укладывает большую картонную коробку в багажное отделение мерседесовского внедорожника.

Освободившись от груза, он повернулся к нам. Высокий, толстый и абсолютно лысый. Издалека я не смог точно определить его возраст, решил, что ему от сорока до шестидесяти. Многие мужчины, даже молодые, бреются налысо, и не так-то легко сказать, у кого лысина естественная, а у кого – дань моде.