Искатель. 1968. Выпуск №2 - Глеб Голубев

В толпе понимающе заулыбались: еще бы, свидетель только что вышел из бара.

— Дайте досказать, — рассказчик все еще пытался привлечь к себе внимание. — Они шли навстречу друг другу. Медленно, этак не спеша. Ну впрямь братья. Тот, что вышел из-за памятника, даже руки протянул навстречу другому. Сейчас, думаю, обнимутся. А они чуть коснулись друг друга — так сразу и взрыв…

— А сами-то они… эти двое… куда они девались? — спросила старуха в черном.

— Не знаю… не заметил… По-моему, они исчезли, — растерялся рассказчик.

В разгар обсуждения из автоматических ворот вышел бледный человек и направился прямо к толпе. Шум затих.

— Это Ньюмор, — прошел по толпе шепоток. Знаменитого физика многие знали в лицо.

Кольцо расступилось, и Ньюмор подошел к бурому столбу, темная сердцевина которого к этому времени заметно посветлела. Физик вынул карманный дозиметр и сунул его в дым. Только теперь люди подумали об опасности радиации. Толпа раздалась вширь. Передние пятились, наступая на ноги стоящих сзади.

Ньюмор глянул на шкалу дозиметра и озабоченно покачал головой.

— Объясните, что случилось? — спросил молодой человек в спортивной куртке.

— Неужели это подземные трубы? — спросил кто-то из толпы.

— Вы правы, — не глядя, хмуро бросил Ньюмор. — Лопнула подземная магистраль.

— Вот видите! А я что говорил!

Ньюмор достал пакетик, разорвал его и высыпал белый порошок прямо в медленно колеблющийся дым. Остатки дыма начали быстро рассеиваться, через минуту бурый столб улетучился. На его месте обнажилась глубокая воронка, на дне ее маслянисто поблескивала темная жидкость. Наиболее отважные, заглянувшие внутрь, ощутили грозовой запах озона.

— Тех, кому жизнь дорога, прошу очистить площадь, — резко сказал Ньюмор.

Зрители стали спешно расходиться, осторожно ступая по скользкой поверхности. Площадь опустела. На ней остался только один человек — знаменитый физик Ньюмор.

Юрий Лексин

Если что … случится с нами

Это не похоже на письмо, потому что отправить его не с кем. Просто мне, как и Фролову — он лежит со мной рядом, — не хочется, чтобы в наших мыслях все кончилось так же быстро, как кончится в жизни. И мне нужно увидеть — хотя бы в мыслях! — продолжение нашей жизни и нашей экспедиции… И вот я пишу. Не письмо. Не дневник. Просто записку, которую невозможно будет найти…

Мне всегда казалось, что люди в последних записках лукавят, — будь они даже трижды откровенны. Лучше таких записок не писать. Но сейчас я понимаю, что это тоже невозможно. Значит, лукавлю и я? Глупо! Перед кем? Записка затеряется здесь, в горах, вместе с нашими находками — камнями, их уже выбросили басмачи. И вместе с моей теорией…

Рисунки  П.Павлинова

Обидно! Я уже нашел ей подтверждения. Их много… Или мне так кажется? Кажется, потому, что не хочется «уходить», так и не завершив начатого.

Фролову плохо. Совсем. Помочь нечем.

Мы шли по краю выхода гранитов.

Трудно было с проводником. Найти хорошего, каким казался нам Омар, было трудно. Они знают или горы, или язык. Я плохо знаю таджикский. А горы без проводника для нас мертвы.

Опять!

Надо брать винтовку.

Если что случится с нами…»

Я перевернул лист из блокнота. Пожухший и ломкий, как лист осеннего дерева. Карта! Рисованная карта… Линии, сделанные мягким карандашом, расходились, образуя загадочную звезду, как на картах пятнадцатого или шестнадцатого веков, — только здесь не было цветных буйволов, не выползали рисованно-страшные змеи и не бежали стада оленей. Расходящиеся линии пропадали у краев темными жилками осеннего листа. Между двумя из них располагался кривой и жирный крест. Здесь они были.

Записка была не дописана. Она кончалась словами, которые мне хотелось произносить вслух: «Если что случится с нами…» Если что случится… Если…

Но я точно знал, что с отцом в той экспедиции 29-го года ничего не случилось. Он пришел из нее. Как пришел из многих последующих. Он погиб на фронте под Будапештом, и его медаль «За отвагу» лежала в столе матери.

Откуда же эта запись? Как узнать об этом?

Наверное, такое бывает с каждым: когда готовишься жить самостоятельной жизнью — а меня ждало именно это, я кончал институт, — приходит желание узнать о жизни других. Хочется словно бы проверить себя по их жизни. А тут еще такими людьми, чью жизнь мне хотелось вернуть для себя, были отец и его товарищи. Отец, которого в общем-то никогда не было со мной рядом. Живым.

Я задумался об этом и снова открыл первую страницу записей.

«Царствует здесь страшная стужа и дуют порывистые ветры. Снег идет и зимою и летом. Почва пропитана солью и густо покрыта мелкой каменной россыпью. Ни зерновой хлеб, ни плоды произрастать здесь не могут. Деревья и другие растения встречаются редко. Всюду дикая пустыня, без следа человеческого жилища (Суань Цзан). Здесь живут «племена карликов» (Олуфсен)».

Запись обрывалась. Должно быть, отец делал ее еще перед отъездом в экспедицию, стараясь увидеть Памир глазами предшественников.

Он не делился с матерью воспоминаниями, которые мешали бы ему уходить каждый год в поиск. Они бы делали ей тяжелыми прощанья с ним. Он берег ее своим умалчиванием и недоговоренностью, и она понимала это. Мать почти ничего не знала о том нападении басмачей. Записка так и не стала письмом.

У меня же впереди был свободный полулетний-полуосенний месяц. Институт в следующем году будет позади. И скоро мне надо будет делать выбор, куда ехать после окончания. Мне захотелось увидеть тех людей, с которыми отец был когда-то вместе. И этот край. Найти сейчас…

А почему, собственно, найти! Слово показалось мне знакомым, будто я только что произносил его. Я снова повернул листы и наткнулся на него: «Найти хорошего — каким казался нам Омар — было трудно». Но теперь меня поразило другое слово. Почему «казался»?

В одной из комнат Министерства геологии пожилой человек выговаривал мне голосом заслуженного, но утомленного педагога:

— Если вы, молодой человек, полагаете — в своей яркой неосведомленности, — он подчеркнул эти слова жирной и язвительной чертой, — что хороших проводников так уж много, то вы ошибаетесь. Уверяю вас.

— Я ничего не полагаю. Я просто…

— Нет, полагаете, — отрезал «педагог».

Оказалось, он знал моего отца. Но познакомился с ним после той экспедиции 1929 года. Впрочем, он знал многих и, конечно, не мог держать сведения обо всех в своей голове, Он лишь любезно согласился навести справки, и в следующий раз, когда я пришел в ту же комнату уже как его знакомый, он сказал без предисловий: