Любовь сквозь годы - Рут Харрис

– А его портфель еще там? – Нат всегда привозил портфель с бумагами с собой в Нэнтаккет и ни разу не открывал его. Это уже стало семейной шуткой.

– Да, портфель здесь, – подтвердила секретарша.

– Благодарю вас, – сказала Эвелин. – Когда он появится, попросите его, пожалуйста, позвонить мне.

Эвелин повесила трубку. Она была заинтригована, но пока еще беспокойства не испытывала. Повинуясь неосознанному порыву, она набрала номер их квартиры. Вдруг Нат вернулся домой за какой-то забытой вещью, например, за новой спортивной курткой или портативным коротковолновым приемником, который он уже давно собирался привезти, но все время забывал. Эвелин набрала код Нью-Йорка и их домашний номер. После восьмого гудка трубку взяли.

– Алло?

Трубка молчала.

– Нат, это ты?

Тишина. Затем трубку медленно положили.

Вот теперь Эвелин начала волноваться. А что, если в квартире грабитель? Но нет, грабитель не стал бы подходить к телефону. Или да? На память Эвелин пришли истории зверских убийств молодых женщин, которые совершались как раз неподалеку от их дома в Нью-Йорке, в не менее респектабельном здании. Насколько Эвелин знала, сейчас квартира должна быть пуста. Женщина, которая приходит по утрам убирать, уже ушла – ведь сейчас четыре, а ее рабочее время до часу. Ключи только у Ната, значит, в квартире Нат, ведь так? Но тогда почему он снимает и бросает трубку? Какая-то ерунда.

Эвелин позвонила Алеку, их красавчику привратнику с куриными мозгами. Он сообщил, что мистер Баум как приехал домой в два часа, так пока и не выходил.

Эвелин сидела в холле дома на Плэзант-стрит возле телефонного аппарата и смотрела в окно. Она ничего не могла понять. Холодильник ломится от омаров и шампанского. Дом полон цветов, она вся в ожидании, а Нат укрылся в нью-йоркской квартире в полной недосягаемости.

Неужели он и впрямь так огорчен своим пятидесятилетием?

Каждые полчаса Эвелин набирала номер, но, как она и предполагала, никто не брал трубку. Она вспомнила свое сорокалетие. Не сказать, чтобы она была в восторге от этого события. Оно пришлось как раз на те годы, когда многие, включая ее дочь, взялись утверждать, что после тридцати человек ни на что не годен. К тому же сорокалетие напомнило ей о том, что не за горами и климакс, а вместе с ним и невозможность иметь больше детей. Хотя с этим она уже давно смирилась. Сорокалетие напомнило ей о быстротечности времени, но поскольку здесь от нее ничего не зависело, она свыклась и с этой мыслью.

В этом как раз и заключалось главное отличие ее от Ната: она принимала вещи такими, каковы они есть, а он боролся. Эвелин не знала, что лучше. Иногда ей казалось, что права она. Какой толк прошибать лбом стену? А временами она мечтала стать похожей на Ната. Тем не менее бороться с собственным пятидесятилетием казалось Эвелин бессмысленным. Как бы ты ни старался, тебе все равно не победить.

Она продолжала звонить, и наконец Нат взял трубку. Было уже за полночь.

– Я не могла до тебя добраться, – сказала Эвелин.

– Я знаю.

– Это из-за юбилея?

– Это не из-за юбилея. – Тон, каким он это произнес, ошарашил ее.

– Знаешь, – сказала она, не зная, что еще она может сказать, – ты, пожалуй, еще можешь прилететь завтра утренним рейсом. Я не хотела тебе говорить, но я приготовила тебе сюрприз. У нас будут гости… – Даже продолжая тараторить, она чувствовала себя полной идиоткой. – Я пригласила всех твоих…

Вместо ответа он бросил трубку.

На следующее утро Эвелин обзвонила всех гостей и сообщила, что чествование переносится, после чего вылетела в Нью-Йорк рейсом 8.30.

В десять часов она позвонила в дверь квартиры 3-Б, но ответа не последовало. Она позвонила еще четырежды, подождала, но опять никто ей не открыл. Она сомневалась, открывать ли своим ключом. Ночной разговор с Натом напугал ее. Она покричала через дверь, и ей опять никто не ответил. Тогда она открыла сумочку и достала ключи. Господи, ведь это ее собственная квартира, почему же она чувствует себя незваной гостьей? Ею овладел безотчетный страх. Собственно говоря, что она ожидает там увидеть – изуродованные трупы, следы зверской жестокости? Она сказала себе, что так вести себя нелепо, и вошла.

– Нат! – позвала она из передней. Ответа снова не было. Она заглянула на кухню. На рабочем столе стояли две открытые бутылки содовой, а в раковине лежала на боку банка растворимого кофе, и там, куда капала вода из крана, образовалась темно-коричневая лужа.

В гостиной было пусто и чисто, если не считать номера «Нью-Йорк пост» за пятницу, переполненной пепельницы и двух пустых бутылок «Дюара».

– Нат?

В кабинете его тоже не было. Эвелин пересекла холл и вошла в спальню. В комнате был полный разгром. Простыни содраны, а покрывало разорвано. Нат голый лежал поверх матраса. Он спал или был без чувств? Эвелин прикоснулась к его лбу – он был весь в испарине.

С потолка криво свисала люстра в стиле антик, все до единого плафоны в виде свечек были разбиты, а кровать и ковер усеяны осколками. Фарфоровой настольной лампой, по-видимому, ударили о стену, а в ванную вела дорожка подсохшей рвотной жижи. Одежда Ната, с которой он обычно обращался очень бережно, валялась где попало. Галстук болтался на ручке двери. Рубашка небрежно свесилась одним рукавом с туалетного столика. Скомканные брюки лежали на тумбочке Эвелин, а нижнее белье брошено под кровать. Окна оставались закрытыми, а кондиционер выключен. Учитывая, что стояла июльская жара, запах в комнате был такой, как если бы там накануне произошла резня.

– Нат?

Он лежал неподвижно, не подавая признаков жизни.

Эвелин прошла в ванную за полотенцем и губкой – по крайней мере, обтереть ему лицо. Войдя в ванную, она ахнула. На кафельном полу валялось то, что осталось от ее духов – «Джой», «Арпэж» и «Норель». Все полотенца, какие были, валялись там же, в луже духов и осколков. Все, что можно разбить, было разбито: зеркало над ванной, настенные лампы, которые висели над зеркалом, дверь в душевую, три стеклянные полочки с косметикой, ароматическим маслом для ванн и лосьонами после бритья, а также флакон с зубным эликсиром и лосьон для рук. Тюбик зубной пасты выжали на коврик, а сверху все посыпали пудрой. И в довершение, на стене против крана красовалась, начертанная алой губной помадой ярко-красная надпись: «Пошел ты…» Белые в розовую клетку обои, которыми были оклеены стены и потолок, оказались, таким образом, совершенно испорчены.

Эвелин потребовалось не больше минуты, чтобы оценить ущерб. Она была поражена, сколько злобы и ненависти испытала на себе эта ванная.

Вдруг на бачке унитаза Эвелин заметила противозачаточный колпачок. Он был запачкан влагалищной слизью и – ну конечно! – спермой. Чьей? Ната?