Признаюсь: я жил. Воспоминания - Пабло Неруда

Шел 1941 год. Нацисты осадили Ленинград и продвигались по советской земле. Хитрые японские милитаристы, вошедшие в ось Берлин – Рим – Токио, рисковали тем, что Германия выиграет войну, а им добычи не перепадет. Ходили самые разные слухи. Называли даже час, когда мощная военная машина Японии сорвется с цепи на Дальнем Востоке. А между тем японская делегация, прибывшая в Вашингтон с миссией мира, церемонно раскланивалась перед американским правительством. Никто не сомневался, что японцы нападут внезапно и решительно – «блицкриг» стал кровавой модой времени.

Должен сказать, чтобы история моя стала понятной, что Японию с Чили связывала издавна действовавшая пароходная линия. Я не раз плавал на этих пароходах и знал их превосходно. Они останавливались в наших портах, и капитаны шли покупать старинные металлические изделия или фотографировать. Пароходы ходили вдоль всего чилийского, перуанского и эквадорского побережья до мексиканского порта Мансанильо, а там брали курс на Иокогаму через Тихий океан.

Так вот однажды – я еще был генеральным консулом Чили в Мексике – ко мне явились семеро японцев с просьбой срочно выдать им визу в Чили. Они прибыли с побережья Соединенных Штатов, из Сан-Франциско, из Лос-Анджелеса и других портов. На их лицах явно читалась озабоченность. Они были хорошо одеты, и все документы у них были в порядке. Эти японцы походили на инженеров, на специалистов, работающих в промышленности.

Я, естественно, спросил их, почему они, не успев приехать, хотят отправиться в Чили первым же самолетом. Японцы ответили, что собираются сесть на японское судно в чилийском порту Токопилья – этот порт находится на севере Чили, в районе селитряных разработок. Я сказал им, что вовсе не обязательно ехать в Чили, на другой конец континента, потому что эти самые японские пароходы приходят в мексиканский порт Мансанильо, а туда они, если хотят, могут отправиться хоть пешком и поспеют к сроку.

Японцы переглядывались и смущенно улыбались. Потом поговорили между собой на своем языке. Посовещались с секретарем японского посольства, который их сопровождал.

Тот решил быть со мной откровенным и сказал:

– Видите ли, коллега, дело в том, что это судно изменило свой маршрут и не зайдет в Мансанильо. Таким образом, наши уважаемые специалисты могут сесть на пароход только в чилийском порту.

У меня тут же мелькнула мысль, что я имею дело с чем-то необыкновенно важным. Я попросил у них паспорта, фотографии, сведения об их работе в Соединенных Штатах и тому подобное и сказал, чтобы они приходили на следующий день.

Японцы запротестовали. Виза им нужна была немедленно, и они готовы были заплатить за это любые деньги.

Но мне необходимо было время, и потому я заявил, что не волен выдать им визу немедленно и что мы вернемся к нашему разговору завтра.

Я остался один.

Мало-помалу загадка для меня прояснялась. К чему так спешно бежать из Соединенных Штатов и просить срочную визу? А японский пароход, первый раз за тридцать лет изменивший свой курс? Что все это значит?

Меня осенило. Разумеется, это очень важные и хорошо информированные сотрудники, и вне всякого сомнения, они занимались шпионажем в пользу Японии, а теперь бегут из Соединенных Штатов, потому что должно произойти 15 Пабло Неруда что-то серьезное. А это серьезное, конечно же, вступление в войну Японии, и ничто другое. Японцам, с которыми я столкнулся, наверняка известен секрет.

Вывод, к которому я пришел, поверг меня в крайнее волнение. Что я мог сделать?

Здесь, в Мексике, я не знал никого из представителей союзников – ни англичан, ни американцев. Непосредственно я был связан с официально аккредитованными представителями генерала де Голля, которые были вхожи в мексиканское правительство.

Я тут же связался с ними. Объяснил положение вещей. У нас были имена этих японцев и сведения о них. Решись французы вмешаться, японцы оказались бы у нас в руках. Я, волнуясь, выложил свои доводы и с нетерпением ждал, но деголлевские представители остались совершенно равнодушны.

– Юные дипломаты, – сказал я им, – вы покроете себя славой, если проникните в тайну этих японских агентов. Что касается меня, я не дам им визы. Но вы должны принять решение немедленно.

Волынка тянулась еще два дня. Сустель не заинтересовался делом. Французы ничего не захотели сделать. А я, скромный чилийский консул, не мог идти дальше этого. Не получив от меня визы, японцы тут же обзавелись дипломатическими паспортами, с ними явились в посольство Чили и поспели в Токопилью к пароходу.

Через неделю мир был разбужен сообщением о бомбардировке Пирл-Харбора.

Я – малаколог

Несколько лет назад в одной чилийской газете написали, что когда мой друг, знаменитый профессор Джулиан Хаксли, прибыл в Сантьяго, в аэропорту он сразу же спросил обо мне.

– Поэт Неруда? – переспросили журналисты.

– Нет. Никакого поэта Неруду я не знаю. Я хочу увидеться с малакологом Нерудой.

Это греческое слово означает – специалист по моллюскам.

История, рассказанная, чтобы досадить мне, доставила мне удовольствие, к тому же едва ли это было правдой, потому что мы знакомы с Хаксли много лот, это остроумнейший человек, гораздо более живой и естественный, чем его знаменитый брат Олдос.

В Мексике я бродил по берегу, заходил в прозрачную и теплую воду и собирал чудесные морские раковины. А потом на Кубе и в других местах я выменивал раковины и покупал новые, получал в подарок и крал (честных коллекционеров не бывает), и мои морские сокровища приумножались и заполнили целые комнаты у меня в доме.

Тут были самые редкие разновидности из морей Китая, Филиппин, Японии, из Балтийского моря; были раковины антарктические и кубинские полимиты, раковины-художники, разодетые в красное и шафрановое, синее и коричневое, точно карибские танцовщицы. По правде говоря, мне не хватало лишь немногих видов и среди них – раковины из Бразилии, из Мато-Гроссо; я видел ее однажды, по не смог купить и не смог поехать в сельву найти такую же. Она вся зеленая и прекрасна, как молодой изумруд.

Я так увлекся раковинами, что даже ездил за ними к далеким морям. И мои друзья тоже принялись искать морские раковины – «оракушиваться». Когда раковин у меня перевалило за пятнадцать тысяч, они забили все полки и стали сваливаться со столов и стульев. Библиотека была заставлена книгами по раковинам, или по так называемой малакологии. В один прекрасный день я сложил все это в огромные ящики и послал в Чилийский университет, принеся таким образом первый дар альма-матер. Моя коллекция была уже известна. Как и положено почтенному южноамериканскому заведению, университет принял ее под пышные хвалы и речи, а потом похоронил в каком-то подвале. Больше ее никто ие видел.