Калки - Гор Видал

— Все это было бы невозможно, если бы не ты, Тедди, — серьезным и любящим тоном сказала Лакшми. Я потеряла дар речи. — Если бы благословение Шивы не появилось одновременно во всех частях света, век Кали закончился бы постепенно, а не сразу.

— Это было самой трудной частью работы, — промолвил Калки. — Мы знали, что мега-штамм Yersinia действует практически мгновенно. Но если разные люди поражаются им в разное время, всегда существует вероятность того, что у кого-то разовьется иммунитет. Поэтому моей главной проблемой стал способ, который мог бы заставить вирус дремать от твоей доставки до третьего апреля. Я решил ее, меняя интенсивность каждой дозы…

Джайлс объявил, что обед готов.

Калки сел во главе стола с Лакшми по правую руку и Джеральдиной по левую. Я села слева от Джеральдины. Джайлс — справа от Лакшми. Я разложила приборы именно так, а не иначе, потому что это были наши обычные места. Не только за столом, но и в вечности. Нама Шивайя.

Все согласились, что обед был великолепный. Я послушно жевала. Глотала. Не чувствуя вкуса. Но зато я пила шампанское. Очень много шампанского.

— И в итоге вы, моя дорогая Тедди, «Гаруда» и господствующие ветры сделали все наши мечты явью. — На глаза Джайлса навернулись слезы.

— Как? — Я снова перешла на односложные слова. Остальные меня не поняли. Пришлось развить мысль.

— Как мы сами остались живы?

Джеральдина повернулась к Джайлсу.

— Так она ничего не знает?

Джайлс покачал головой, как доктор Ашок или капризный ребенок. Его шея была слишком слабой, чтобы выдерживать тяжесть гипертрофированной Матерью-Природой коры головного мозга.

— Нет. Ради соображений безопасности нам пришлось некоторое время соблюдать молчание. Но сейчас, дорогая Тедди, можно смело сказать, что каждый из нас обладает полным иммунитетом к зловредной Yersinia.

— Нам всем ввели сыворотку. — Казалось, Джеральдина сердилась на Джайлса за то, что он ничего мне не сказал. — Сделали прививку.

Тут я очнулась.

— Мне не делали никакой прививки.

— Сделали, дорогая Тедди. В Новом Орлеане. Я сам. Вспомните. Вы очнулись в спальне «Джефферсон Армс», каменной башни Уотергейтского комплекса. Заметили синяк в локтевом сгибе. Спросили меня, что это. Я ответил, что ввел вам успокоительное. Так вот, это было не успокоительное, а ослабленный токсин Yersinia, что, как я должен признаться, едва не имело фатальных последствий. Два дня вам было очень плохо, и я боялся, что мы можем потерять вас. Это было бы ужасно. Но, к счастью, вы оправились… и теперь находитесь здесь, рядом с нами.

— Мы так рады! — В колеблющемся пламени свеч Лакшми более, чем обычно, была похожа на ожившую древнюю добрую богиню. Но когда она поздравила меня с тем, что я оказалась одной из пяти человек, оставшихся в живых на этой Земле, мне показалось, что я тону. Я слышала собственный голос, доносившийся из-под воды и спрашивавший, почему она так уверена, что никто другой не уцелел; и пыталась не слышать (но все же слышала) ответ.

— Мы почти уверены. — Голова Джайлса перестала мерзко покачиваться. — Но в данном случае этого недостаточно. Чтобы увериться окончательно, я каждый день хожу на главную студию Эн-би-си в Рокфеллер-центр. Проверяю весь мир на наличие радиосигналов. До сегодняшнего дня их не было. Впервые со времен Маркони ни один из четырех ветров не несет ни одного человеческого послания.

— Как быстро, — пробормотала Лакшми, глядя на Калки, — начался Золотой Век…

— И как быстро, — подхватила Джеральдина, — кончился век Кали.

— Я мечтаю, — сказал Калки, глядя мне в глаза. — Мечтаю о новом мире, в котором мы будем единственными людьми.

— Пока, — добавила Лакшми.

Думаю, после этого я погрузилась на дно. Во всяком случае, других воспоминаний об этом вечере у меня не осталось.

2

Прошлый июль в Нью-Йорке выдался удивительно погожим. Это к добру, по привычке думала я. Не было ни одной магнитной бури. Казалось, что все климатические аномалии последнего десятилетия прекратились. Неужели угроза наступления ледникового или «парникового» периода отступила после того, как продукты человеческой деятельности перестали отравлять атмосферу? Прошло слишком мало времени, чтобы утверждать это. Но теперь небо было ярким, а погода во всем северном полушарии явно менялась к лучшему. К лучшему для кого? Трудный вопрос. Я начала изучать метеорологию.

В июне и июле я учила Джеральдину и Джайлса премудростям управления «DC-10». Хотя они схватывали быстро, при мысли о том, что придется лететь вокруг света с двумя непрофессионалами, мне становилось неуютно. Но я не принимала в расчет, что отсутствие воздушного движения сильно упрощает взлет и посадку. По вполне понятным причинам я взлетала и садилась только днем. Большую часть времени я веду самолет вручную. С картой на коленях. Так летала Амелия.

Странная вещь: заходя на посадку, я все еще включала радио и ждала инструкций. Но те не поступали.

В аэропорт нас вез Калки. К тому времени мы привыкли к застрявшим машинам и кучам тряпья, содержавшим то, что мы нейтрально называли «останками». На третий месяц останки больше не разлагались; начинали показываться белые кости. Я поняла, что… слово, о Вейс!.. воспринимаю кости лучше, чем плоть, покинутую духом. Но человек может привыкнуть ко всему. Даже к ужасу темной ночи и молчанию.

Сознаюсь в одной болезненной слабости. Иногда — особенно часто это случалось в конце июня — я заставляла себя бродить по номерам «Шерри-Нидерландов» и смотреть на то, что осталось от множества людей. Большинство сидело перед телевизорами. Они следили за Калки. (Джайлс высчитал, что последний рейтинг Калки по шкале Нильсена составил 49,0. Мировой рекорд. Если, конечно, Джайлсу можно было доверять.) Иногда я открывала бумажники. Рассматривала кредитные карточки. Не знаю зачем. Возможно, искала кого-нибудь из знакомых. Как делают — делали — люди, попавшие в новую компанию. Но я не знала никого из постояльцев, кроме Ральфа Дж. Деймона. Он был вице-президентом компании «Локхид». Я встречалась с ним дважды. На воздушных шоу. Он был скучный. Его тело почему-то лежало в стенном шкафу.

Калки в приподнятом настроении мчался по улицам, петляя и лихо объезжая застрявшие автомобили. Лакшми выходила из себя. Но он напоминал ребенка, возившегося с любимой игрушкой.

К моему удивлению, мы добрались до аэропорта без единой царапины. Я показала Калки на «DC-10» швейцарских авиалиний, к которому уже привыкла.

Выруливая на взлетную полосу, я всегда испытывала зловещее ощущение. Справа и слева стояли самолеты, находившиеся на разных стадиях погрузки и разгрузки. Некоторые разбились во время посадки или взлета; их пилоты умерли, не успев закончить операцию.

Лакшми на прощание поцеловала каждого из нас. Калки пожал руки.

— Связывайтесь с нами каждый день, — сказал он. — Используйте этот ящик. — Мы с Лакшми собрали специальный прибор связи, представлявший собой гибрид телефона (международный телефонный кабель еще действовал) с радио.

— Завтра мы переедем в «Сент-Реджис», — решительно сказала Лакшми. Ей никогда не нравились «Шерри-Нидерланды». Хотя Калки был против переезда, Лакшми все же настояла на своем.

— Ей хочется быть ближе к салону Элизабет Арден, — усмехнулся Калки. — Не говоря о «Саксе».

— Зато ты окажешься на расстоянии выстрела от «Аберкромби и Фитча».

После Конца Калки собрал огромную коллекцию стрелкового оружия. Лакшми была недовольна. Оружие заставляло ее нервничать. Она не понимала, почему ему так нравится стрелять в цель в Центральном парке. К счастью, они поладили на том, что Калки не будет стрелять ни во что живое. Птицы, белки и кролики разгуливали на свободе. Потому что Лакшми сказала: «Теперь это их мир».

— Кстати, — сказал Калки, — телефонный номер останется тем же, куда бы мы ни переехали. — Всем это показалось забавным. Во всяком случае, все рассмеялись.

Мы поднялись на борт. Я включила двигатель. Калки и Лакшми помахали нам руками. Я знала, что им хотелось лететь с нами. Но это было невозможно. В случае авиакатастрофы человечество закончило бы свое существование. На борту «DC-10» и без того находились три пятых населения земного шара.

Я нервничала, летя через Атлантику с неопытным экипажем. Но счастье было на нашей стороне. По всему маршруту стояла хорошая погода. Когда мы приземлялись в Париже, видимость была отличной.

У меня была замедленная реакция… в смысле, эмоциональная. Со времени Конца я только казалась живой. Пыталась все время быть занятой. Почти ни о чем не думала. И ничего не чувствовала. Абсолютно ничего. Не позволяла себе чувствовать. Не делала ни шагу по тропе воспоминаний. Потому что в конце этой тропы меня ждали белые кости. Когда мы жили в «Шерри-Нидерландах», я подумывала о самоубийстве. Но был ли в этом смысл? Все живое стремится жить. И я выжила. Меня не мучила совесть из-за той роли, которую я сыграла в Конце. Я не была виновата в массовых убийствах, поскольку не знала, что делаю. А что касается Калки и остальных… Как можно судить судью, если тот одновременно еще и палач?