Белый квадрат. Захват судьбы - Олег Рой

Закурить Спиридонову было просто необходимо. Такого нервного напряжения он не испытывал никогда в жизни. Доставая из кармана пачку, он заметил, что у него дрожат руки.

– Иосиф Виссарионович, я к вам по очень срочному делу… – начал было он, стараясь сохранять ровный, спокойный тон.

– Вы по поводу Ощепкова, – сказал Сталин, раскуривая трубку. – Вынужден вас огорчить: мне бы очень хотелось помочь вам, но я не могу.

Он повернул лицо к Спиридонову и передвинул пепельницу в его направлении.

– Сядьте, Виктор Афанасьевич, и выслушайте меня.

Спиридонов был настроен сражаться, идти в этой борьбе до конца, но после слов Сталина послушно сел и приготовился слушать. Нет, от борьбы он не отказался. Просто решил, что, узнав аргументы вождя, лучше найдет слова, чтобы его убедить.

– Обывателю кажется, – заговорил генеральный секретарь, – что Сталин всемогущий. Если Сталин повелит, все сразу же побегут исполнять. Хорошо, что есть такое мнение – когда в народе разброд и приказы сверху исполняют с оглядкой, толку не будет. Как в воинской части, где нет абсолютного доверия командиру.

Он помолчал, Спиридонов ждал, что он будет говорить дальше.

– А Сталин не может решать все за всех. Сталин сам подчиняется нормам советской законности, Конституции, партийной дисциплины. Вы думаете, мне неизвестны художества Ежова, его выходки? Мне известно куда больше, чем вам. Вы думаете, Ежов – опьяневший от крови и власти маньяк, которому нравится мучить и убивать? Отчасти да, это так. Но у Ежова куда более далеко идущие планы. Он пытается захватить под себя максимально много власти, чтобы потом заграбастать ее целиком. Какое место в планах Ежова занимает товарищ Сталин? Место мишени. Коля спит и видит, как задушит меня подушкой или еще что-нибудь в этом роде. Спросите: так почему товарищ Сталин не снимет Ежова, не укоротит ему руки? Потому что еще не время.

Он еще помолчал. Спиридонов набрался терпения.

– Виктор Афанасьевич, в нашей партии Ежовых много. Коля просто самый удачливый. Но когда начинаешь рубить головы этой гидры, на месте одной вырастают три. Какой же выход? А выход простой. Пусть эти головы перегрызутся между собой…

Он улыбнулся в усы.

– Да, при этом погибнут люди. В том числе совершенно невинные, как этот ваш Ощепков. Мне очень жаль каждого. Где это возможно, я не утверждаю приговоры, смягчаю их, даже подписываю помилование.

– Почему же вы не хотите этого сделать для Ощепкова? – не удержался Спиридонов.

– Повторяю, Виктор Афанасьевич, это не в моей власти, – ответил Сталин. – Власть очень странная штука… Пока ее нет у тебя, она вожделенная, как прекраснейшая из женщин. Но когда ты ее получаешь, если у тебя есть хотя бы огрызок души, ты понимаешь, что попал в ад. Ты вынужден делать то, чего не хочешь, вершить чьи-то судьбы, судьбы людей, групп, целых народов. И ты видишь, что твои решения не всегда справедливы. Точнее, не так. Они справедливы в общем, но в частности почти всегда кому-то незаслуженно причиняют боль. Но самое страшное даже не в этом.

– А в чем? – одними губами спросил Спиридонов, но Сталин услышал.

– Отвечу… Страшно то, что власть человека не может быть абсолютной. Всегда есть то, что вне твоего контроля, что тебе неподвластно. Твои подчиненные совершают ошибки или же преступления, но вина – на тебе. Если осел, за которым плохо следили, взбесится и убьет человека, осла, конечно, тоже убьют, но судить-то будут хозяина. И найдутся, уже находятся, в белоэмигрантской среде например, те, кто скажет: товарищ Сталин маньяк. Товарищ Сталин виновен в массовых казнях, как они говорят, репрэссиях… А товарищ Сталин не знает, чем им возразить, хотя с приходом к власти всеми силами старается остановить то, что наворотили его соратники. А ему еще и палки суют в колеса.

Он пыхнул трубкой и медленно выпустил облачко пахучего дыма. Больше вопросов ему Спиридонов не задавал.

– Простите, я отклонился от темы, – заговорил вождь через минуту. – Но закончу мысль… Власть человека никогда не может быть абсолютной. Есть кое-что, что не в нашей и ни в чьей власти. Саркома легкого, например. Девушка, случайно разлившая масло на трамвайной остановке… или больное сердце.

Спиридонов похолодел. Страшная догадка вспыхнула у него в мозгу.

– Когда? – спросил он.

– Сегодня ночью, – ответил Сталин. – Сразу после допроса. К нему не применяли физических мер воздействия. Его боялись, хотя он не выказывал сопротивления. Видно, само обвинение стало для него потрясением. И он с ним не справился. Он действительно был невиновен.

Спиридонов не находил слов. Сталин со вниманием посмотрел на него:

– Я мог бы сразу сказать вам об этом, едва вы вошли. Не пытайтесь отомстить и искать справедливость, вы лишь себя погубите. Можете не сомневаться, Ежову ничего не сойдет с рук, но его час еще не пробил. Мы позаботимся о вдове и дочери Ощепкова; его работу завершит кто-то из его учеников, допустим Харламов.

– Харлампиев, – глядя в одну точку перед собой, поправил вождя Спиридонов.

Сталин кивнул:

– Передайте вдове, что тело ей выдадут на Лубянке. И вот что, Виктор Афанасьевич…

Он вытряхнул трубку о край пепельницы, встал и заложил руки за спину.

– У всего есть цена. Цена власти – она в том, что те грехи, которые отпускают простому гражданину, превращаются в чудовищные преступления, если их совершает вождь. Обыватель быстро забывает хорошее, а плохое запоминает надолго. Потому я не прошу прощения. Я понимаю, да, его смерть – это моя вина, и знаю, что эту вину нельзя простить. Но я просто хотел бы, чтоб вы меня поняли. А теперь можете идти.

Спиридонов встал и посмотрел в глаза Сталину:

– Вы неправы, Иосиф Виссарионович, – сказал он. – Я не позволю вам взять на себя эту ответственность целиком. Прежде всего в том, что случилось, виновен я сам.

– Это еще почему?.. – спросил Сталин непонятным каким-то тоном – удивления, несогласия, любопытства…

– Потому что он мне доверял. А я по своей неосмотрительности глупо подвел его… Вы берете на себя власть над огромной страной, но страна – это много людей, и у каждого – своя власть, то есть ответственность. За Ощепкова отвечал я. И его гибель – это моя вина. Но не ваша. Если позволите…

Он достал еще одну папиросу. Сталин дал знак, что готов его слушать, и, подойдя к столу, потянулся за трубкой.

– В Японии есть легенда. Как-то раз странствующий ронин пришел в деревню и узнал, что деревней правит дракон. Решив избавить людей от чудовища, он вызвал дракона на бой. Растроганные жители предложили ему свое селение в дар, и самурай согласился. На следующее утро он проснулся драконом.

– Очень мудрая сказка, – отреагировал Сталин, выпустив дым. Дым пах почти ненавистной Спиридонову «Герцеговиной Флор». Это был запах папирос, которые он курил, когда умирала Клава. У него не было возможности купить себе курево, он не мог оставить жену одну, но в загашнике у него нашлось несколько коробок «Герцеговины». С тех пор этот запах стал для Спиридонова знаком утраты.

И его персональный ад пах сейчас этой «Герцеговиной».

– В Японии к драконам отношение двоякое, – продолжил он. – Они могут быть символами разрушительных слепых стихий природы, бедствий и катастроф, а могут знаменовать собой благоденствие и преуспеяние. Знаете, почему я принял сторону красных? Потому что белое движение не несло в себе никакой конструктивной идеи, тогда как у красных была пусть и недостижимая, но мечта: всеобщее благоденствие. Наверное, людям нужен дракон, но каждый дракон может выбрать, каким ему быть. Я вижу, что выбрали вы.

Спиридонов умолк. Молчал и Сталин. Наконец вождь сказал:

– Идите, товарищ Спиридонов. Время позднее, это я привык ночью работать… Но хочу поблагодарить вас за ваши слова. Мне со всех сторон поют дифирамбы, сжимая нож за спиной, и лишь вы, человек, которому я причинил горе, нашли действительно хорошие слова для меня. Я этого не забуду. А вас попрошу найти в себе силы жить дальше.

– Не беспокойтесь, товарищ Сталин, – ответил вождю Спиридонов. – Сил у меня достаточно.

Домой Спиридонов вернулся лишь на рассвете. В квартире было тихо. Он осторожно вошел в комнату – и замер.

Варя сидела на стуле, навалившись грудью на стол. Ее волосы прикрывали лицо и руки. Перед ней стояла открытая коробочка для бенто. Револьвер лежал на полу.

Впрочем, оцепенение сразу же отпустило его. Варины плечи слегка приподымались и опускались в такт дыханию: она была жива. Спиридонов зашел в эркер, поднял револьвер и положил его в карман галифе.

Рядом с коробочкой на столе стоял бумажный журавлик. Почти такой же, как оставила ему Акэбоно. Почти такой же – но не такой.

В журавлике была записка:

«Виктор Афанасьевич!

Я знаю, что Вы никогда не простите мне то, что я сделала. У Вас большое сердце, и в нем есть место для сострадания, даже и после того, сколько Вам довелось пережить. В Ваших глазах я совершила большое зло. Даже если Вы по великодушию своему и простите меня, то никогда больше не будете смотреть на меня так, как смотрели совсем недавно. Потому я решила не жить. Мне не нужна жизнь без Вас. Но я хочу, чтобы Вы знали – даже если бы у меня, как у кошки, было семь жизней, я отдала бы их Вам. Простите меня…»