Под игом - Иван Вазов

Боримечка стоя всматривался в даль.

— Кто-то идет, — проговорил он и показал рукой на восток.

Все посмотрели в ту сторону. По дороге, извивавшейся между деревьями, двигались два человека.

— Они верхом! — с досадой воскликнул Огнянов.

— Это не наши, — сказал Спиридончо.

— Наши пешие, — заметил Остен.

— Будь оно неладно!..

Огнянов волновался, даже сердился; он не отрывал глаз от всадников, ехавших рядом. А те уже приблизились на расстояние шагов в сто.

— Наши! — радостно воскликнул он. — Наши!

— Они! И я их узнал по плащам и по рожам, — проговорил кто-то. — Вон тот — одноглазый…

Держа ружья наготове, все смотрели на полицейских, а те спокойно ехали по дороге, приближаясь к отряду.

— Узнаю коня Цанко, — сказал Спиридончо.

— Под другим мой конь, — добавил Огнянов.

— Забрали силой.

Но радость Огнянова сразу же омрачилась: он понял, что всадникам нетрудно будет спастись бегством… Значит, действовать открыто, и пускать в ход ножи невозможно. Необходимо стрелять из засады, а гром выстрелов может погубить отряд… Да и коней жалко…

— Будь что будет, — прошептал Огнянов.

— Ружья на изготовку!

— Ребята, смотрите в оба, как бы не испортить все с самого начала.

— Когда подъедут к вязу, стрелять! — сказал Остен.

— Я беру одноглазого, — отозвался Боримечка.

— Боримечке и Сииридончо — одноглазый, мне и учителю — другой, — скомандовал Остен.

Всадники поравнялись с вязом.

Из кустарника высунулись ружейные стволы, и дружный залп разорвал тишину. Сквозь пороховой дым товарищи увидели, как один турок свалился с коня, а другой сполз набок и повис на стременах.

Кони шарахнулись в сторону и остановились.

— Учитель, кто из них убил моего отца? — спросил Данаил, первым выскочив из засады.

— Одноглазый, тот, что упал.

Данаил бросился к дороге. Мгновенно добежав до нее, он вонзил ятаган в грудь убийцы своего отца.

Когда к нему подошли товарищи, он, как безумный, все еще колол турка. Сейчас он походил на хищного зверя. Турок, еще живой, был весь искромсан. Глубокий снег вокруг пропитался кровью, и кое-где она стояла лужицами.

Огнянов вздрогнул от ужаса и отвращения при виде этой бойни. Он, пожалуй, вмешался бы, будь это не Данаил, а какой-нибудь трус, но брат Петра был храбрец, и только неудержимая жажда мести могла толкнуть его на дикую расправу. Огнянов подумал:

«Месть зверская, но оправданная и богом и совестью. В наше время жестокость необходима… Целых пять столетий болгарин был овечкой, пусть теперь будет зверем. Люди уважают козла больше, чем овцу, собаку — больше, чем козла, кровожадного тигра — больше, чем волка и медведя, а сокола, что питается падалыо — больше, чем курицу, из которой приготовляют изысканные кушанья. Почему? Потому что видят в них олицетворение силы, а сила — это и право и свобода… Как бы ни изощрялись философы, природа остается такой, как она есть. Христос сказал: «Если тебя ударят по правой щеке, подставь левую». Это божественное изречение, и я преклоняюсь перед ним. Но мне больше нравится Моисей, который говорил:

«Око за око, зуб за зуб!» Это естественно, и этому завету я следую. Жестокий, по священный принцип, и его мы должны положить в основу пашей борьбы с тиранами… Быть милостивым к немилостивым так же подло, как ожидать милости от них…»

Поглощенный этими волнующими мыслями, такими же страстными и беспощадными, как то, что он сейчас наблюдал, и противоречащими его гуманной натуре, Огнянов стоял над трупом и, словно в каком-то забытьи, смотрел, как снег постепенно засыпает лужи крови, изрубленное тело и окровавленные лохмотья.

И вдруг он заметил в этом кровавом месиве монисто из мелких золотых монет. Огнянов указал на него Спиридончо.

— Подними, отдашь какому-нибудь бедняку, чтобы он купил себе чего-нибудь вкусного к рождеству.

Спиридончо поднял монисто концом шомпола.

— Проклятый, какого болгарина он обобрал?.. Смотри, смотри, да это же Донкино монисто!.. Оно и есть! — воскликнул пораженный и растерявшийся Спиридончо.

Он был женихом Донки.

— Очевидно, девушка выкупила отца, — сказал Огнянов.

— Но от мониста осталась только половина… другую, наверное, отрезали, и она в этой падали.

И Спиридончо с отвращением принялся искать шомполом другую половину мониста, но не нашел ее. Она была у второго турка, с которым одноглазый по-братски разделил и добычу и кару.

Боримечка уже прикончил того топором.

Трупы оттащили в кусты… Тем временем конь Цанко галопом возвращался в деревню, а другой, почуяв близость волков, перешел вброд Стрему и, задрав хвост, помчался куда-то но полю.

— Око за око, зуб за зуб! — шепотом повторял Огнянов, сам того не замечая.

Не успел отряд отойти прочь, как волки подошли к кустарнику. Природа и звери объединились, чтобы скрыть следы праведного возмездия.

Снег все шел.

Стало совсем светло. Кругом была настоящая пустыня. Ни души не было видно ни в поле, устланном белым покрывалом, ни на дороге. Ранний час и глубокий снег удерживали людей в постели. Итак, убийство турок было совершено без единого свидетеля. Но друзья не хотели привлекать к себе внимание и на обратном пути, а на дороге, которой они шли сюда, наверное, уже появились путники; к тому же недалеко от нее стояли мельницы. Обсудив положение, отряд решил подняться по северному склону Богдана, поросшему кустарником и густым буковым лесом, с тем чтобы, спустившись, войти в деревню с другой стороны. Это был трудный путь, но зато здесь не приходилось бояться встреч с людьми и можно было скрыться в чаще. Данаила отправили в деревню прямой дорогой.

XXXIV. Метель

Крутой тропинкой они пошли дальше по лесистому склону, который привел их к долине Белештицы. Боримечка, хорошо знавший эти места, шел впереди с ружьем на плече. Идти становилось все трудней и трудней, так как горная тропа была вся заметена снегом. Не прошло и получаса, как путники, эти закаленные парии, стали обливаться потом, точно поднимались они уже несколько часов. Наконец они добрались до одной вершины. Снег перестал идти; вскоре из-за белесоватой пелены, покрывшей небо, вышло солнце, и бледные его лучи озарили горы и долины. Белизна снежного покрывала стала ослепительной. Оно сверкало на солнце миллиардами трепещущих искр, как осыпанная алмазами сорочка багдадской султанши. В проснувшейся уже долине над деревнями поднимались дымки; кое-где появились люди, которые, видно, с трудом протаптывали путь на засыпанных снегом дорогах и тропинках. Отчетливо видна была деревня Алтыново, раскинувшаяся на отроге хребта. И в ней тоже были признаки жизни: какое-то темное пятно двигалось к окраине деревни, где было кладбище. Все догадались, что хоронят деда Стойко; услышали и звон клепала[80].

Но горный хребет и его неприступные вершины покоились в царственном, непробудном сне под своим девственным покрывалом. На западе величественная Рибарица поднимала к небу свой гигантский округлый купол, окруженный более низкими вершинами. Темя ее было закрыто быстро бегущими кучевыми облаками, напоминавшими клубы дыма. На севере тянулась прямая цепь Стара-плаиины, сияющая белизной под солнцем. Обычно она казалась мрачной, но сейчас красота ее радовала глаз путника. Только не прикрытые снегом темные утесы — ложе низвергавшихся водопадов — придавали ей суровый вид. Ровный кряж стеной тянулся до самой Амбарицы, где начиналась гряда балканских великанов…

Товарищи двигались вперед, время от времени останавливаясь, чтобы полюбоваться зимним очарованием гор, но полюбоваться молча. Горе Петра, отмщение — все это омрачало их. Изредка они перекидывались несколькими словами о дороге, которая шла то вверх, то вниз. Иногда кто-нибудь проваливался в сугроб, и его вытаскивали с большим трудом. Тогда богатырская сила Боримечки оказывалась как нельзя более кстати. Привалы делали довольно часто, так как все валились с ног от усталости: людей мучил голод, а тут еще с севера подул холодный ветер, который обжигал лица и леденил уши и руки. А лес делался все гуще и неприветливее. В одном месте пришлось остановиться — тропинка исчезла бесследно. Впереди был непроходимый буковый лес, заваленный глубокими снежными сугробами, а вьюга разыгралась не на шутку.