Крушение мировой революции. Брестский мир - Юрий Фельштинский

Опасения советских руководителей в целом разделялись германскими дипломатами. 4 июня советник миссии в Москве К. Рицлер в пространном коммюнике сообщал следующее:

«За последние две недели положение резко обострилось. На нас надвигается голод, его пытаются задушить террором. Большевистский кулак громит всех подряд. Людей спокойно расстреливают сотнями. Все это само по себе еще не так плохо, но теперь уже не может быть никаких сомнений в том, что материальные ресурсы большевиков на исходе. Запасы горючего для машин иссякают, и даже на латышских солдат, сидящих в грузовиках, больше нельзя полагаться — не говоря уже о рабочих и крестьянах. Большевики страшно нервничают, вероятно, чувствуя приближение конца, и поэтому крысы начинают заблаговременно покидать тонущий корабль. [...] Карахан засунул оригинал Брестского договора в свой письменный стол. Он собирается захватить его с собой в Америку и там продать, заработав огромные деньги на подписи императора. [...] Прошу извинить меня за это лирическое отступление о состоянии хаоса, который, даже со здешней точки зрения, уже совершенно невыносим»[7].

Примерно такое же впечатление вынес советник министерства иностранных дел Траутман, писавший днем позже, что «в ближайшие месяцы может вспыхнуть внутриполитическая борьба. Она даже может привести к падению большевиков». Траутман добавил, что по его сведениям «один или даже два» большевистских руководителя «уже достигли определенной степени отчаяния относительно собственной судьбы».

Вопрос о катастрофическом состоянии дел обсуждался на заседании ВЦИК 4 июня. С речами выступали многие видные большевики, в том числе Ленин и Троцкий. Ленин назвал происходящее одним из «самых трудных, из самых тяжелых и самых критических» периодов, не только «с точки зрения международной», но и внутренней: «приходится испытывать величайшие трудности внутри страны [...] мучительный продовольственный кризис, мучительнейший голод». Троцкий вторил: «Мы входим в два-три наиболее критических месяца русской революции»[8]. За стенами ВЦИКа он был даже более пессимистичен: «Мы уже фактически покойники; теперь дело за гробовщиком»[9].

15 июня на заседании Петроградского совета рабочих и красноармейских депутатов Зиновьев делал сообщение о положении в Западной Сибири, на Урале и на востоке европейской России в связи с наступлением чехословаков. «Мы побеждены, — закончил он, — но не ползаем у ног. Если суждено быть войне, мы предпочитаем, чтобы в крови захлебнулись [и ] наши классовые противники». Присутствовавший там же М. М. Лашевич после речей оппозиции — меньшевиков и эсеров — выступил с ответной речью, во время которой вынул браунинг и закончил выступление словами: «Помните только одно, чтобы ни случилось, может быть нам и суждено погибнуть, но 14 патронов вам, а пятнадцатый себе»[10]. Этих четырнадцати патронов хватило на то, чтобы месяц спустя по приказу Ленина и Свердлова уничтожить российскую императорскую династию[11].

Майско-июньский кризис советской власти[12] привел к усталости советского актива[13]. В советскую власть не верили теперь даже те, кто изначально имел иллюзии[14]. В оппозиционной социалистической прессе особенно резко выступали меньшевики, бывшие когда-то частью единой с большевиками социал-демократической организации, во многом понимавшие Ленина лучше других политических противников[15]. Не отставали и «правые». На одной из конференций того времени оратор-кадет указал, что ему приходится говорить «о международном положении страны, относительно которой неизвестно, находится ли она в состоянии войны или мира», имеющей во главе правительство, признаваемое «только ее врагами». Вопрос «не в подписанном договоре, а в гарантиях его исполнения», — продолжал оратор. И очевидно, «что всякие новые бумажные соглашения с Германией, всякие улучшения Брестского мира» не стеснят Германию «в ее дальнейших захватах», о чем свидетельствуют Украина, Белоруссия, Кавказ, Крым и Черноморский флот, занятые вопреки подписанному с немцами соглашению[16].

Резкой и чувствительной была критика в адрес большевиков левых эсеров, имевших возможность, будучи советской и правящей партией, выступать против брестской политики легально. В 1918 году критике Брестского мира была посвящена целая серия брошюр, написанных видными противниками «передышки». Левые эсеры указывали, что ленинская передышка была не просто изменой делу революции, но ничего не давала советской России практически: «ни хлеба, ни мира, ни возможности продолжать социалистическое строительство»[17]; что Брестский мир принес с собой «угашение», «обессиление, омерзение духа», так как «не в последней решительной схватке и не под занесенным над головой ударом ножа сдалась российская революция», а «без попытки боя»[18]; что из-за подписания мира во внешней политике РСФСР «произошел резкий перелом», поскольку путь принятия германских ультиматумов, путь компромиссов, есть поворот от того прямого пути, которым так победоносно шла революция», что ведет не просто к территориальным и экономическим потерям, но к гибели, поскольку от передышки, «даже потерявши невинность рабоче-крестьянская Россия никакого капитала» не приобрела, а между тем германская армия «все глубже и глубже» проникает на территорию России и «власть буржуазии» теперь восстановлена «больше, чем на одной трети федерации»[19].

Левые эсеры считали, что брестская политика большевиков погубит не только русскую, но и мировую революцию. РСФСР «хочет свои соединенные штаты постепенно расширять и распространять сначала на Европу, потом на Америку, потом на весь мир». Брестский мир «от этой задачи саморасширения оторвал», лишил Россию «помощи и революционного содействия» других стран, а западный мир — «помощи и содействия» советской России[20]. «Все естественные богатства Украины, Дона, Кавказа» попали в распоряжение германского правительства; и этим Совнарком оказал воюющей Германии огромную услугу: «приток свежих естественных продуктов с востока» ослабил «революционную волю» германского населения; «одна из самых страшных угроз» — «угроза голода, истощения, обнищания» — серьезно ослабляется соглашениями о поставках продуктов Германии и Австро-Венгрии[21].

«Таковы последствия Брестского мира», который «нельзя назвать иначе, как миром контрреволюционным», резюмировали левые эсеры; «ясно становится, что его нельзя было подписывать». По прошествии «каких— нибудь трех месяцев со дня его подписания странными и безжизненными кажутся все доводы, которые приводились в пользу его». Говорили о «передышке», об «отдыхе». Но «отдых» оказался «пустой надеждой»: «со всех сторон напирают на советскую Россию ее империалистические враги» и не дают «ни отдыха, ни сроку»[22].

Единственным выходом из сложившейся ситуации левые эсеры считали общенародное восстание против оккупантов. Речь, разумеется, шла о занятых немцами и австрийцами территориях, прежде всего об Украине. «Разлагающей проповеди усталости, бессилья, беспомощности, проповеди неизбежности соглашения с германской буржуазией» левые эсеры предлагали «противопоставить революционную идею восстания и вооруженного сопротивления домогательствам иностранной буржуазии»[23], идею партизанской и гражданской войны против «эксплуататоров и оккупантов», пока не подоспеют революции в Германии, Австрии и других странах[24].

Что касается шансов на успех такого восстания, то, по мнению левых эсеров, «никакое регулярное войско, всегда идущее из-под палки», не сравнялось бы «с самим восставшим народом, когда за каждым кустом, в каждом овраге» грозила бы «пришедшей карательной экспедиции мстящая рука восставших». Только после этого «народ германский, измученный долгой войной и полуголодным существованием, терроризированный партизанской борьбой всего восставшего народа России», поймет, наконец, что «идет на народ, открывший свои границы, вышедший из войны»; и тогда «дула ружей и пушек в конце концов направятся в сторону вдохновителей и вождей карательной экспедиции» — против германского и австро-венгерского правительств[25]. И хотя предложение поджидать противника «за каждым кустом» с военной точки зрения могло показаться наивным, публично отвергать идею восстания летом 1918 года, когда партизанские выступления и саботаж стали фактом на Украине, большевикам было невозможно.

Всей этой критики было бы, вероятно, недостаточно, чтобы считать положение кризисным, если бы ситуация не усугублялась недовольством в партии большевиков. Ленинская политика не обеспечила разрекламированной «передышки»; скомпрометировала русскую революцию в глазах революционеров Запада; отдала под оккупацию Центральных держав огромнейшие пространства; лишила Россию украинского хлеба (подразумевалось, от того Россия и голодала), Бакинской нефти (подразумевалось, от этого и топливный кризис). Она спровоцировала Антанту на интервенцию, а чехословаков — на вооруженное восстание, ставшее первым и самым опасным фронтом гражданской войны в России. Ради подписания мира Ленин расколол партию на два крыла, оттолкнув левых коммунистов; загнал в оппозицию левых эсеров. А поскольку при таком противостоянии Брестскому договору реализация ленинской политики стала практически невозможной, Брестским миром была теперь недовольна страна, ради которой шел на все это Ленин — Брестским миром была неудовлетворена Германия[26].