Симбионты - Олег Дивов

— Вуаля, — сказал Принц, устало отдуваясь. — Ль Апаш, се ле мейёр аппарей де но жур!

Леха на миг отвлекся, мысленно переводя фразу, и прижег себе паяльником тыльную сторону ладони.

— Комм д'абитюдэ, — сообщил Принц, созерцая красную полосу на левой руке приятеля и морща нос: запахло паленым.

— Мама увидит — убьет, — сказал Леха. — Кстати, еще слово по-французски, и я тоже кого-то убью. Авек плезир!

— Отдай струмент, нанотехнолог. Только медленно. А то вдруг у тебя сегодня травмоопасный день.

— Не надо бы. Я на дачу поеду, а там гвозди, ржавчина, занозы и этот, как его…

— Ботулизм?

— Столбняк!

Леха подчеркнуто осторожно протянул Принцу паяльник и не отдал, пока не убедился, что тот взял его крепко. На мгновение их руки соприкоснулись.

— А как же княжна Мэри?

— Мы на сегодня ничего не планировали. Пусть отдохнет от меня. И так вчера танцевали весь вечер… Я хочу в дедушкиных бумагах покопаться, вдруг найду что… Полезное для работы.

Леха повернулся обратно к пульту и задумался над ним, машинально расчесывая правую руку, чего-то вдруг там защипало.

— Есть такая паучиха… — начал Принц, старательно пряча глаза. — Ее называют «черная вдова». Знаешь почему?

— Завидовать плохо.

— Я завидую?! — Принц аж подскочил, опасно взмахнув паяльником.

Кажется, он не просто завидовал, а был прямо-таки готов спасти друга от «черной вдовы», бесстрашно заняв его место. И пускай Принца сожрут.

— Ладно, завидуй, — разрешил Леха. — Как говорится, зачем еще нужны друзья.

У него перед глазами стояло лицо Марии, он вспоминал, как та потрясающе смеется, жизнь казалась чертовски интересной. Левую руку немного саднило — а чего правая-то чешется?.. Ожог надо попробовать залечить. С царапиной тогда получилось, вдруг и ожог затянется. Интересно, если так дальше пойдет, чужие травмы он тоже сумеет исправлять?

— Ф-фак! — прошипел Принц.

Он тоже расчесывал руку.

— Ты чего?

— Не знаю, — отозвался Принц. — Будто укусил кто-то.

— Черная вдова, хе-хе.

— Точно не она, — сказал Принц. — Черная вдова делает это после.

Микроскопические серебристые вертолетики, перебравшиеся с Лехиной руки, вползли в капилляры и деловито устремились куда-то внутрь Принца по своим делам.

Даша вылетела из дома как ошпаренная.

Вслед ей из окна неслись проклятья.

Не разбирая дороги, Даша мчалась по улице и догадалась остановиться уже далеко от дома, на мосту через канал. Тяжело дыша, с трудом подавляя рыдания, она уставилась вниз, туда, где легонько колыхалось ее далекое отражение. Что-то с ним было не так. Ну, естественно. Даша сорвала с головы косынку, скомкала и швырнула в воду. Сразу стало легче.

На мосту было хорошо, и тяжелая духота, сдавившая горло, быстро отступила. Дул ласковый ветерок, и старинный русский город мирно грелся на осеннем солнышке. Поблескивал золотыми куполами, прихотливо разбросанными по холмам, — будто подмигивал. Успокаивал. Никогда он не был каким-то особо богомольным, ни до советской власти, ни после нее. Тут просто любили все это: храмы, иконы, церковные праздники… Да хоть бы и всенощные бдения. Здесь православие не давило, не закрепощало людей, напротив, расцвечивало их жизнь. Даше просто не повезло.

Канал был прям, как стрела, и если глядеть с моста, то далеко впереди, за водохранилищем, едва угадывался в голубой дымке монастырь — не простой, знаменитый, туда ходят паломники со всей России. А километров за десять от города, совсем на отшибе, стоит еще один, женский. Место там невероятное — монастырь будто выдвигается из лесной чащи на высокий холм над тихим озером. Место, где всегда можно спрятаться, если настанет совсем край.

Но в монастырь уходят не от мира — что бы люди про это ни говорили, — уходят от себя. Скрываются там от страхов, от демонов в своей душе, от разочарований, от неспособности вписаться в мир. Бегут. Вот если ты «профессиональный верующий», например, мудрец-богослов или иконописец, тогда монастырь — твоя исследовательская база, а келья — лаборатория духовного поиска…

И тут лаборатория! Даша легонько усмехнулась. Как задумаешься о людях, которые не страдают ерундой, а заняты делом, сразу приходит этот образ — лаба.

Я не страдаю ерундой. Я работаю. Пока что толку от меня чуть, но я при деле и через несколько лет стану умелым четким лаборантом. А это примерно как медсестра в больнице — человек, на котором все держится. Он все знает и умеет, он всюду нужен, его ценят, и ему, кстати, очень неплохо платят.

В Нанотехе это понимает каждый. Там полно ученых с громкими именами, взять хотя бы Рыбникова. Только легендой при жизни стал не он, а неприметный техник-лаборант Семенов. И еще один сотрудник невысокого ранга, программист Гуревич, местный то ли Герострат, то ли Прометей…

Мне есть за что себя уважать прямо сейчас, подумала Даша. Я на правильном пути — и шли бы вы все! Подальше.

Медленными, но уверенными движениями Даша расплела косу и чуть помотала головой, чтобы волосы растрепались. Взяла одну прядь, критически ее оглядела, закинула обратно за спину.

Вроде бы и жалко, столько лет растила, но вот соберусь с силами и обрежу их до плеч. Без них свободнее.

Свободнее.

Рядом притормозила машина, в окно высунулся молодой человек со сладенькой улыбочкой.

— Что? — переспросила Даша, оглядываясь на него. — Ой, да пош-шел ты…

Запнулась и добавила:

— К чертовой матери!

И отвернулась, страшно гордая собой.

У Дашиного отца в результате травмы обострилось, конечно, никакое не православие, а самая обыкновенная шизофрения. Все его претензии к домашним были просто-напросто капризами больного. К несчастью для семьи, болезнь оформилась конвенционно: говоря по-простому, нашла оболочку, в которой смотрелась, на взгляд общества, вполне почтенно. Бедный инвалид не гонялся за НЛО и не вскрывал заговоров мирового сионизма, не рвался взорвать партию и правительство, он лишь стал примерным верующим. Год от года все примернее.

Это если глядеть со стороны.

Вообще-то не обязательно быть сумасшедшим, чтобы превратить жизнь своих детей в ад. Вот ваш добрый знакомый, почтенный профессор. Он возвращается домой уже навеселе и запирается в кабинете, чтобы без помех выдуть в одно горло свою ежевечернюю бутылку водки. В это время его супруга, не менее почтенная преподавательница, на кухне лупит веником по морде дочь. Она всегда ее так била и перестанет лишь в тот день, когда дочь — кстати, ей уже почти шестнадцать, — схватится за кухонный нож. Но с этого дня мама начнет ловко и эффективно выживать ее из дома.