Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман

его приспешникам, финским белогвардейцам и французской бирже, Особое Отделение постановило: арестованных шкурников и провокаторов – расстрелять»[470]. Приговор был приведен в исполнение немедленно, о чем были широко оповещены все части 7-й армии. Красноармейцы 79-й бригады хорошо усвоили урок и поняли, что любимого командарма надо бояться больше наступления по льду под огнем артиллерии и пулеметов. Тухачевскому было совсем не жалко своих любимцев, ничего страшного не произошло, сообщал он Каменеву: «Есть основания полагать, что эта встряска переродит бригаду и задержка получится лишь на одни сутки. Сейчас действует трибунал и особый отдел, чистка и расправа будет жестокая»[471]. 15 марта по 7-й армии был издан приказ Тухачевского: «Тяжелое впечатление произвело на меня вчерашнее преступное митингование Славных и Победоносных Минского и Невельского полков». Приказ напоминает по тону обращение помещика к крепостным крестьянам. Вслед за этими словами следует напоминание о расправе, а потом барская милость: «Теперь, когда обманутые ими герои просят дать им возможность взятием Кронштадта искупить свою вину перед рабочими и крестьянами Советской России, приказываю: Возвратить Минскому и Невельскому полкам их оружие и Революционные Знамена»[472].

Но и другие красноармейские и даже курсантские части не горели желанием наступать на Кронштадт. Из армейских частей меньше всего доставляла хлопот командованию 32-я бригада, входившая в состав Сводной стрелковой дивизии и прибывшая, как и 27-я дивизия, из Западного военного округа. Начальник политотдела Южной группы писал о хорошем настроении и боеспособности одного из ее полков. Но положение в других полках было иным. Особисты доносили 14 марта: «96-й полк 32-й бригады – настроение удовлетворительное, но красноармейцы идти в наступление боятся, опасаясь, что на открытом льду их всех перебьют»[473]. Еще хуже были настроены красноармейцы Отдельного сводного полка 32-й бригады.

Положение в других частях Сводной стрелковой дивизии было значительно хуже. Из Великих Лук в нее прибыла 167-я бригада 56-й дивизии, состоящая из двух полков: 499-го и 501-го Ряжского, тыловая дивизия неполного состава. Ряжский полк насчитывал 636 красноармейцев и 16 командиров. Николаев после первого знакомства с бригадой писал: «Политическое настроение ниже удовлетворительного». Полк, по его утверждению, был абсолютно не надежен и приводил слова прибывшего в полк делегата Х съезда, «что подобные настроения он видит в Красной армии в первый раз»[474]. В. Г. Джикия, помощник командующего войсками по политической части, считал, что в первую очередь надо «усилить политработу, для чего командировать в полк толковых, деятельных и энергичных политсотрудников. ‹…› Характеристика полка следующая: 1. Коммунистов всего 51 чел., из коих 18 комсостава, 10 политработников и остальные – писаря, сотрудники хозяйственных частей и штабов. Красноармейцев коммунистов нет ни одного». Большинство красноармейцев «незнакомы даже с винтовкой», не говоря уже про технику ведения боя и полевую службу. Комиссар убедился, что политический настрой полка еще хуже, чем умение владеть оружием. Хотя красноармейцев стали хорошо кормить, одели и даже обули, но ни хорошее питание, ни новая форма не повысили боевой дух солдат. Они говорили: «…уже поздно, надо было раньше об этом заботиться». Комиссар сообщал, что солдаты массово дезертировали. Вывод Джикия делал неутешительный: «…полк не боеспособен, это минимум. Вернее, он опасен, ибо, конечно, даже красноармейцы, если бы и удалось их двинуть в бой, при первом же выстреле шарахнули назад, создадут панику и тем разложат и более крепкие, чем они, части». Комиссар настаивал: «…вся 167-я бригада должна быть немедленно, во имя пользы дела, выведена из района боевых действий и отправлена в тыл для обработки»[475]. Особисты сообщали, что 13 марта в учебной школе 16 человек от имени всего полка отказались идти в наступление. При попытке комиссара и представителя командования убедить бойцов подчиниться приказу раздались крики: «Поднять на штыки комиссара и командира» и «Долой коммунистов!». Особисты были так поражены этим выступлением, что нашли единственный способ заставить солдат наступать на Кронштадт: «Приняты все меры для пополнения штата осведомителей»[476]. Коммунистам и командирам удалось успокоить красноармейцев и отвести их в казарму, вскоре семеро из них были арестованы, это подействовало, и выступления прекратились[477].

Курсантские части, не участвовавшие в первом штурме Кронштадта, были настроены значительно более по-боевому, чем участники. Особисты отмечали 11 марта: «Настроение Смоленского полка курсантов, прибывших 10 марта с. г., боевое. Имеют желание пойти в наступление»[478]. Но настроение переброшенных в 7-ю армию курсантских частей отличалось от настроения курсантов, участников первого штурма. Чекисты сообщали, что, хотя эти части вполне надежны в политическом отношении, но в атаку идти не хотели, считая ее безумием. Две роты петроградских курсантов были отведены в тыл. Проводилась чистка курсантских частей. Многие из курсантов были расстреляны, в т. ч. те, которые во время первого штурма Кронштадта угрожали заколоть штыками артиллеристов, если они откроют огонь по Кронштадту. Курсантов стали расстреливать за уход с поля боя. 13 марта на открытом судебном заседании рассматривалось дело по обвинению семи курсантов 9-й Петроградской пехотной школы им. тов. Троцкого в том, что во время наступления 8 марта на Кронштадт, когда с фортов по наступающим был открыт артиллерийский огонь, «…курсанты ‹…› стали отставать от наступавшей части, когда последняя от них удалилась, и ушли в ближайший лес…» Двое были приговорены к расстрелу, пятеро – на три года в штрафной батальон, но было решено их от наказания «условно освободить и направить на передовые позиции»[479].

Для борьбы с неприступными фортами и с вооруженными дальнобойными орудиями линкорами Тухачевский решил использовать новую тактику артиллерийского боя. Первым об этом заговорил Каменев: «Мне рисуется некоторая разброска у нас артогня. Не лучше ли решать задачи последовательно, например, подавить „Петропавловск“, а затем уже следующую задачу, если наш огонь еще не нанес никакого эффекта, то вряд ли мы морально можем подействовать на восставших. Вот почему надо добиться разрешения хотя бы одной задачи и затем уже ставить другую задачу». Одной из главных надежд красного командования, понимавшего, что со слабой артиллерией 7-я армия не сможет причинить Кронштадту значительного ущерба, было вызвать подрыв боевого духа восставших матросов непрерывными артобстрелами. На это больше всего надеялся Тухачевский, верный своим теориям о психологической войне: «В связи с обстановкой буду действовать так: артогонь будет поддерживаться непрерывно день и ночь, причем, чтобы внести разложение, придется стрелять по казармам в городе и по городу. Если только хлеб у них на исходе, то это произведет хорошее впечатление»[480]. Главными целями атаки красный полководец сделал «Петропавловск» и «Севастополь». Всего Тухачевский наметил для обстрела, помимо линкоров, северные форты