Вакханалия - Юлия Соколовская

— Ты пойдешь? — спросила я.

Рита смутилась. Даже тени, прыгающие по ее напряженному лицу, не могли скрыть краску, заливающую ее лицо.

— Ну… почему сразу я? — забормотала она. — Здесь много других порядочных людей… Борис Аркадьевич, например…

Постоялов от неожиданности закашлялся.

— Приятно слышать, да, Борис Аркадьевич? — ехидно осведомилась Сургачева.

— Несказанно… — прокашлявшись, признал Постоялов. — Не перевелись юмористы на земле русской. Спасибо вам огромное, Маргарита Семеновна.

— Вы пойдете в милицию, Борис Аркадьевич? — спросила я.

Постоялов для вида подумал:

— Вряд ли. Во-первых, я не любитель стучать, а во-вторых… извините меня, смысл?

— Никакого, — подтвердила и. — Милиция не докажет. Я скажу, что вы сговорились. Никто из вас не пойдет в милицию, поскольку ни один из присутствующих не страдает доходящей до абсурда законопослушностью. Это первая причина. А вот вторая. Прекрасный повод подвергнуть соседку небольшому, но приятному шантажу, не правда ли? Разумный процент от вашего процента, Лидия Сергеевна, и мы готовы молчать. Предвосхищая ваши угрозы, могу сказать — я согласна обдумать эту тему.

— Приплыли, — среагировал Марышев.

— Неплохо, — рассмеялась Сургачева. Смешок, правда, у нее вышел какой-то зловещий. — Не дошло дело до шантажа, а Лидунька уже нас всех покупает, продает и снова покупает. Ты не шкуру неубитого медведя делишь? Где гарантия, что преступник придет к тебе с протянутыми лапками?

— Придет, — сказала я, выдержав насыщенную электричеством паузу. — Ему очень нужна эта вещица.

Глава 2

Уходили гости по одному, не создавая толкотни в дверях. Первой, шмыгнув под рукой приросшего к проему Красноперова, исчезла Рита. Ромка оторвал задницу от косяка и отправился следом. Марышев с Сургачевой удалились дружной колонной — ворча и отфыркиваясь. Постоялов посмотрел им вслед, потом открыл рот, словно собираясь что-то сказать (я насторожилась), но вместо этого зевнул, махнул рукой и побрел вслед за всеми. Я подбежала к двери, заперлась.

Опять начиналась «страда». Тягуче потянулось резиновое время. Появились сомнения. Они росли и бухли. С утра я была уверена, что преступник выдаст себя — не может не выдать! Этот вексель ему — как планете атмосфера. Ради векселя он убил или стоял за убийством пяти человек — что помешает решиться и на шестое. Он не может игнорировать этот шанс, он должен убедиться, что я не блефую и вексель при мне. А после этого поступит, как сочтет нужным, — либо попытается меня убить, либо согласится на мои условия.

Таким образом я размышляла. Но с приближением ночи меня упорнее грыз червь сомнений. Преступник не может полностью исключить факт наличия милиции на подступах к даче. Он не может пренебречь любопытными соседями — а вдруг кому-то из непричастных придет в голову залечь, скажем, за сараюшками Розенфельд и проследить, кто же этот легендарный ублюдок…

Я сидела под лестницей (равноудаленная от окон точка), поглаживала вальтер, тряслась и думала о том, что выбрала неверную тактику. Убийца не придет этой ночью. Охотно допускаю, что он не спит, сидит у себя на даче и грызет локти (или ногти), прикидывая варианты. Но он не придет. Потому что умный. И ждет от меня взаимности, надеясь, что я тоже не набитая дура и пойму его сомнения.

Я их понимала. Ровно в двенадцать, издерганная, хромая на затекшую от долгого сидения ногу, я поволоклась кипятить чайник. Еще через полтора часа, выкурив полпачки сигарет, дурея от кофеина, я прозрела, что напрасно трачу время. Нужно либо спать ложиться, либо… менять формат встречи.

Передернув затвор, чувствуя острую боль в голове, я направилась к двери.

На первый взгляд этот поступок не казался офигенной глупостью. Верест — в двух куртках, пуловере и подаренном женой свитере — прятался в районе туалета и любую человеческую фигуру, возникшую на крыльце, узрел бы в первую очередь. Борзых сидел у калитки Розенфельд, держа под присмотром Облепиховую, и при первой же попытке какой-нибудь темной личности пересечь ее сообщил бы по рации Вересту. Таким образом, внезапного нападения я могла не опасаться.

Но и ощущения прогулки по людному проспекту не было. Не задерживаясь на крыльце, я прошуршала по георгинам, прошлась по недовыдранной редьке и перелезла во владения Постоялова. Боль в голове обострилась. Протиснувшись между крыльцом и допотопным «мойдодыром», я взошла на веранду. Добавилось пакостное предчувствие нацеленного в затылок дула. Я невольно принялась озираться. Никакой пользы — тьма густая, как в наглухо запертой комнате. Не просматривалась даже машина Постоялова, обычно стоящая на той стороне участка. А она, кстати, и не обязана там стоять. Если Борис Аркадьевич не убийца, он мог и домой укатить…

Я постучала. Через минуту постучала громче. В глубине дома уныло зашаркали…

— Кто? — спросил сонный голос.

— Соседка, — обреченно молвила я.

— О господи… Подождите минутку, Лидия Сергеевна, я свечку включу…

«Зажгу», — машинально поправила я.

Минуту ждать не пришлось. Дверь, заскрипев, явила заспанную физиономию соседа. В правой руке он сжимал толстую свечу, практически не «початую».

«Мать моя! — поразилась. — Да ведь он без дураков спал! Разве нарисуешь на лице такую помятость?»

— Разрешите?

— Милости просим…

Показав из-за спины пистолет, я шагнула вперед. Постоялов отступил в глубину веранды — к массивному столу с остатками еды. Мой стальной «аргумент» он, похоже, не разглядел спросонок.

— Дверь закройте, — сказал он. — Холодит сильно.

— Ничего, — сказала я, — пусть проветрится.

Он не понял, отчего я не хочу закрывать дверь. Поднял свечу над головой и, прищурившись, стал меня рассматривать. Обнаружив нехарактерный предмет в моей руке (я держала его стволом в пол), прищурился еще сильнее:

— Что это значит, Лидия Сергеевна? Потрудитесь объяснить.

— Вы забыли, о чем шла речь у меня на даче? — холодно спросила я.

— Я помню.

— Вы ничего не хотите сообщить?.. Нет, не приближайтесь, пожалуйста.

— Да я и не думаю, — вспыхнул Постоялов. — Здесь половица вздутая, стоять неудобно… Лидия Сергеевна, вы в своем уме? Зачем вы здесь? Откуда у вас пистолет?

— Нашла. Почему вы остались ночевать, Борис Аркадьевич?

Постоялов всплеснул руками. Пламя качнулось и затряслось, угрожая погаснуть.

— Спать я хочу, Лидия Сергеевна. После вашего вчерашнего звонка проворочался до часу. Бог с вами, думаю, на даче отосплюсь… У меня жену завтра выписывают и уйма других дел, понимаете? Разрешите соснуть часиков до семи? А потом приставайте с вопросами, если не пройдет желание…

Я колебалась. Соблазн обвинить в убийствах этого подтянутого взрослого мужчину с нетипичным лицом, несколько ночей проводившего на даче в одиночестве, а потому имевшего прекрасную возможность творить мерзости, был велик. Но стоило ли зацикливаться на одном?

— Идите к другому дому, Лидия Сергеевна, — подтолкнул меня к бегству Постоялов. — Извините, но моя гора не желает идти к вашему Магомету. В последний раз я убивал лет тридцать назад. Это была лишаистая бродячая кошка, а мы с пацанами нашего двора мнили себя непревзойденными технарями. Тогда это было модно. Мы соорудили гильотину-ловушку, работающую по принципу мышеловки. Кошка сунула нос в стоящую посреди двора коробку. Любопытство ее и сгубило. Сработала гильотинка, и ее голова вылетела с обратной стороны… Я орал от радости вместе со всеми, а потом меня рвало и мутило. Эта кошачья голова преследовала меня многие месяцы. Доходило до абсурда — я на живых кошек не мог смотреть… С тех пор, извините, завязал я с этим делом. Не теряйте времени, Лидия Сергеевна, идите со своим пистолетом. И дверь закройте. Дует.

Я попятилась к двери, не зная, что и думать.

Холод пробирал до костей. Бедный Верест, как он там? С восьми вечера ребята на ногах, не евши, не гревшись… Через собственную калитку я не пошла (ощущение нацеленного дула не проходило), — покрутившись по участку, воспользовалась калиткой Постоялова. Выскользнула на Облепиховую и шмыгнула в Волчий тупик.

Напряжение росло, как в перегруженной цепи. Безлунная ночь нещадно действовала на нервы. Я брела, увязая в грязи, не разбирая дороги, впервые в жизни изменив своему чистоплюйству. Несколько раз оглядывалась, упорно всматриваясь в темноту, но никого не видела. Даже очертания пресловутой «будки с электричеством» скрадывала темень. И все же у меня достало ума на подходе к дачам прижаться к забору — в противном случае извилистая рытвина с доской непременно стала бы моей купальней. Или даже одром…

Отчетливо сознавая, что и у Красноперова меня хлебом-водкой не встретят, я вошла во двор и долго стучалась в запертую дверь, то и дело оглядываясь. Ромка не открывал. Машины под навесом не было. Свечи не горели. Сложив эти три обстоятельства, я пришла к выводу, что Ромка от греха подальше свалил в город, бросив Риту в интересном положении, что с его стороны было крайне непорядочно. Фу.