Жрецы (Человек и боги - 2) - Валентин Костылев

Петра и Рахиль тянуло сюда, на пустынный берег позади кремля, здесь наедине они любили беседовать. Во всем мире Рахиль имела теперь только двух человек, которых можно не бояться, - старушку Марью Тимофеевну и Петра. Только они желали ей добра, заботились о ней, берегли ее. Петр офицер, дворянин, был даже соучастником ее тайны, он помогал ей скрываться от полиции. Как же не доверяться им? Смерть отца сильно изменила девушку. Она стала серьезна, глаза ее - задумчивее, глубже; страдание придало им выражение мужественности, но для Петра они были приветливыми, ласковыми. Лицо ее осунулось, побледнело, и резче обозначились черные брови.

Теплый вечерний ветер, запах талой земли, мирное насвистывание пичужек в красноватом от заката прутняке, водная ширь, а за ней темные заволжские леса, - разве не говорит все это о праве на жизнь? И разве плохо здесь двоим, в стороне от людей, беседовать, усевшись на стволе сваленного бурею дерева? Голос Петра звучал дружески мягко и грустно:

- Я знаю! Нелегко будет мне... Я офицер, а ты гонимая властью иноверка. Не льщу я себя надеждой, не хочу я хвастаться подвигом, а более того - боюсь показаться навязчивым. Союз нашей дружбы питается превратностью и бедствиями нашей судьбы. Два счастливца, хотя и часто видятся, но не чувствуют друг к другу ни малой привязанности; двое несчастных при первой же встрече понимают один другого. В счастье они были только знакомцы, в несчастье - они друзья. Вот я смотрю на Волгу и забываю все на свете. Рахиль, видишь, как низко опустилось небо над лесами, оно сомкнулось с землей. И кажется, будто идти уже некуда... Все пути закрыты, но - нет!.. Там, дальше, опять жизнь, дороги открыты, места много... Пускай и тебе не кажется жизнь конченой, Рахиль... Не падай духом!

- Но ты говорил о препятствиях! - робко возразила Рахиль.

Обрывками кошмарного сна промелькнули у Петра воспоминания о недавнем: питерское и московское надругательство над ним, встреча с нижегородским начальством. Он представил себе огромные пространства России и свое полное одиночество в этой пустыне и, как брат, как друг, прижался к девушке. Стало тепло, уютно обоим.

- Мне кажется, я родился для того, чтобы встретиться с тобою, сказал Петр. - Никакие препятствия не помешали этому.

Рахиль с затаенной радостью слушала Петра, и самой ей хотелось сказать ему то же самое, но не могла она решиться и сказала другое:

- Подобных мне - много. Ты служил во дворце, ты видел лучше, богаче, красивее, умнее меня. Ты видел даже царицу.

Слова Рахили были неожиданны.

- Царица?!

- Да! Ты ее видел?

- Жил рядом, караулил.

- Но как же мог ты уйти из дворца и попасть к нам в Нижний? Ведь там счастье и веселье, здесь горе и бедность. - Рахиль покраснела. Она давно хотела вызвать Петра на откровенность.

- Уметь пользоваться изобилием ничего не стоит, но тайна, которую из этого извлекает мудрый, состоит в том, чтобы быть счастливым также и в злополучии...

- Расскажи что-нибудь о царице?

- Запрещено, но для тебя...

Рахиль окончательно смутилась. Вместе с тем в ней еще сильнее разгорелось любопытство.

- Красивая она?

- Ласковый голос ее и притворная улыбка, когда ей было только пятнадцать лет, уже умели пленять... Но все у нее ложно: и голос, и взоры, и наряды. Э-эх, лучше не думать!

Рыхловский ясно представил себе дни, проведенные в близости к царице. Задумчиво, как бы размышляя вслух про себя, он продолжал:

- Природа одарила ее красотой, но она предпочитает иную красоту, искусством ей приуготовленную.

- Ты будешь всегда думать о ней?

- Нет, Рахиль. Зачем? Не могу я тебя равнять с ней. Во цвете лет своих и красоте ты не помышляешь об искусстве нравиться... Твой разговор справедлив, и если ты полюбишь, то навсегда. Твоя мать и твой отец не готовили тебя блистать наподобие холодного алмаза... Они растили в тебе человека... Это твое великое счастье... Ты должна быть благодарной отцу.

Слезы выступили у девушки при напоминании об отце. Петр взял ее руку и поцеловал. Рахиль сконфуженно отвернулась.

- Говорят, что сострадание не может быть долговечным, - смахивая слезы и стараясь скрыть свое лицо от Петра, сказала она.

- Кому сострадать! - вспыхнул Петр. - Не мне ли? Я вижу свое будущее... Я знаю, что должен погибнуть. Для того меня и послали сюда. И могу ли я свою любовь черпать из моего якобы к тебе сострадания? У тебя умер отец, у меня умерло все... Тот, кого я считал отцом, оказался мне чужим; мало того - он убийца моей матери, лютый мой враг! Подумай! Только позавчера я думал, что в Нижнем у меня есть родной отец... Но и этого мало - теперь я узнал, что подлинный отец мой - вор и разбойник, какой-то беглый цыган... Я набираюсь сил и терпенья, утешаю себя возможностью умереть с пользою для людей... Вот и все!

Девушка взяла его за руку:

- Завтра ты уйдешь от нас с солдатами?

Петр провел рукою по лбу, как бы что-то припоминая.

- Не знаю... - нахмурился он.

- Нам страшно будет без тебя.

Он горько усмехнулся:

- Забудь обо мне... Я рад нашей дружбе, но...

Они поднялись и пошли кустарниками низом, под стеною кремля, к Почайне. Здесь безопаснее. Никто не попадется навстречу. Надвигались сумерки.

- ...За мною следят, ищут повода арестовать меня, обвинить, в чем я не виновен, заковать в цепи. Со своими друзьями цари, и особенно царицы, поступают безжалостно. В Петербурге, городе роскоши и греха, я узнал многое и многого свидетелем был. В этом вся моя вина перед царицей. Поэтому и вреден я. Один иностранец назвал царицу и ее фрейлин жрицами, покрытыми плющом и вакховыми ветвями. Видел я, как женщины, облекшись в мужские военные одежды, влетали в зал в шлемах, размахивая шпагами, и гнали перед собою мужчин, наряженных в женские кринолины. Смеша царицу, бежали они и падали на пол, запутавшись в фижмах... Много вакханок, но ни одной женщины!.. И есть мужчины там, тоскующие о человечности и благопристойности. Мудрейшие люди говорили, что чистота нравов есть первое основание твердости всех государств... Этого не хочет знать царица!..

В кустарниках послышался шорох.

- Кто тут? - крикнул Петр.

Неизвестный человек вдруг вскочил с земли и помчался среди кустарников вниз по горе. Петр хотел было бежать за ним, но побоялся оставить Рахиль одну.

- Нас подслушивали! - побледнев, тихо произнес Петр. - Это плохо. Рахиль! Нас выследили!

Девушку охватила дрожь.

- Что же теперь делать?

Петр взял ее под руку.

- Пойдем скорее домой. Что-нибудь придумаем.

Стало сыро. Весенний вечер украсился еле заметными звездами. Волга окутывалась розовым сумраком.

В доме сидел худой, бородатый человек, - странно съежившийся, будто его лихорадило. Сидел он в темном углу комнаты, втянув голову в воротник, и прислушивался к словам склонившейся над прялкой Марьи Тимофеевны. Увидев Петра и Рахиль, они смолкли. Старушка нарочито засуетилась и передала Петру бумагу.

- От губернатора...

Петр поднес бумагу к свече: завтра утром явиться в канцелярию. В бумаге значилось: "Минуло две недели, как вы приехали, не надлежит ли вам приступить к исполнению известного вам государева дела?"

Петр удивился. Сегодня утром он видел князя Друцкого и условился с ним, что завтра выступает в Терюшевскую волость с командою солдат - зачем же понадобилось губернатору снова напоминать об этом? И притом, к чему бы было писать бумагу?

Марья Тимофеевна указала неизвестному человеку рукою на Петра:

- Вот он!

Тот вскочил с своего места и набросился на юношу, стиснув его в своих объятиях:

- Как я рад! - воскликнул он. - Благодарствую!.. - Потом произнес с гордостью: - Я - немец Штейн; выпущен губернатором из темницы... Промеморию от Бестужева привезли вы?.. Спасибо!

Петр мысленно осудил Бестужева: "вид показывает, будто он против немцев, а сам хлопочет о них. Под дудочку жены-немки пляшет! Недаром у Штроуса с ней какие-то секреты..."

Петр рассказал все, о чем с ним беседовал Бестужев, когда вручал письмо на имя Друцкого. Выслушав его, немец кивнул на Рахиль:

- Ее отец просил меня позаботиться о ней.

Опустившись в кресло, бледный, печальный, он принялся молча рассматривать девушку.

Стало неловко всем. Этот человек напоминал не то безумного, не то пьяного. Петр так бы и подумал, если бы не знал, что Штейн только что выпущен из острога.

- Я полюбил твоего отца, - сказал немец Рахили. - Я дал ему слово - и выполню. Мне все известно - старушка не скрыла от меня твоего опасного положения. Дорога у тебя одна - тюрьма! Либо высылка, либо насильственное заточение в монастырь... Я тайно увезу тебя в вотчину господина Лютера, что в Девичьих Горах, между Сергачом и Лукояновом... Лютер близок канцлеру и состоит под личной опекой нашего короля Фридриха... Никто не посмеет вторгнуться туда. Об этом знают все начальники Казанской и Нижегородской губерний... Завтра я уезжаю. Готовься! Там ты будешь в безопасности.

Рахили хотелось знать, что посоветует ее новый друг - Петр Филиппович. Она взглянула на него. Он понял ее и сказал: