42-я параллель - Джон Пассос

и каждое утро развешивали треску на сушиле

Дж. Уорд Мурхауз

Когда Уорд вернулся из своего второго свадебное путешествия по Европе, ему было тридцать два, но на вид он казался старше. Наконец у него был капитал, были связи, и он чувствовал, что настал его черед. В июле слухи о войне заставили его прервать путешествие. В Лондоне он прихватил одного молодого человека, Эдгара Роббинса, который был в Европе корреспондентом «Интернейшнл ньюс». Эдгар Роббинс сильно пил и бегал за женщинами, но Уорд и Гертруда всюду таскали его с собой и даже признались друг другу, что хотят обратить его на путь истинный. Потом однажды Роббинс отвел Уорда в сторону и сказал, что заболел сифилисом и теперь ему придется вести добродетельный образ жизни. Уорд, подумав немного, предложил ему место в своей Нью-Йоркской конторе, которую он собирался открыть сейчас же по возвращении. Гертруде сказали, что у него болезнь печени, и она корила его, как ребенка, за каждый стакан спиртного, и на пароходе по пути в Америку они убедились, что он им искренне предан. Уорд уже не составлял теперь ни одной бумаги и все свое время тратил на организационные дела. Старую миссис Стэйпл убедили вложить в дело пятьдесят тысяч долларов. Уорд снял в доме № 100 на Пятой авеню контору, украсил ее китайскими фарфоровыми вазами и эмалевыми пепельницами от «Вантин» и положил у себя в кабинете тигровую шкуру. Он распорядился, чтобы после обеда у него подавали чай по-английски, и в телефонную книгу занес себя как «Дж. Уорд Мурхауз, консультант по связям с общественностью[135]». Пока Роббинс подготовлял и рассылал проспекты, он отправился в Питсбург, Чикаго, Бетлехем и Филадельфию восстанавливать старые связи.

В Филадельфии, входя в вестибюль «Бельвю Страт-Форд», он лицом к лицу столкнулся с Аннабел. Она при-ветливо поздоровалась с ним и сказала, что слышала о нем и его рекламном деле. Они вместе пообедали, разго-варивая о прошлом.

– Ты очень изменился к лучшему, – то и дело повторяла Аннабел Мари.

Уорду было ясно, что она сожалеет о разводе, но про себя он не мог сказать того же. Морщины на ее лице обозначились резче, она не оканчивала ни одной фразы, и в голосе ее прорывались крикливые нотки попугая. Она была страшно накрашена, и похоже было, что она злоупотребляет наркотиками. Она разводилась с Бийлем, который, по ее словам, проявил себя в отношении к ней гомосексуалистом. Уорд сухо сказал, что женат и очень счастлив.

– Ну, еще бы не быть счастливым, имея в кармане состояние Стэйплов, – сказала она.

Ее слишком фамильярный тон раздражал Уорда, сейчас же после обеда он извинился, говоря, что его ждет срочная работа. Аннабел поглядела на него прищурясь и, склонив голову набок, сказала:

– Желаю вам удачи, – и с взрывом пронзительно кудахтающего хохота побежала к лифту.

На другой день, заняв отдельный салон-вагон, он уехал пенсильванским экспрессом в Чикаго. С ним ехали мисс Розенталь, его секретарша, и Мортон, лакей-англичанин. Обедал он у себя в вагоне с мисс Розенталь, желтолицей, острой на язык, некрасивой девушкой, которая, он знал, была всецело предана ему. Она начала работать с ним еще в Питсбурге в компании «Бессемер» Когда со стола убрали кофе, Мортон налил им по мочке бренди, и когда, похихикав и поломавшись, что оно ударит ей в голову, мисс Розенталь наконец отпила глоток, он принялся диктовать ей. Поезд грохотал и раскачивался, по временам он ощущал запах дыма и горя чего, дышащего паром и смазкой паровоза в голове поезда, накаленную блестящую сталь, мчащуюся по темным ущельям Аппалачей. Диктовать приходилось во весь голос. От тряски вагона голос его вибрировал. Упиваясь собственными словами, он позабыл обо всем на свете…

…Американская индустрия – это паровоз, это мощный курьерский паровоз, несущийся сквозь ночь обветшавших индивидуалистических методов… Что требуется для этого паровоза? Координация, сотрудничество мысли изобретателя с мыслью предпринимателя, которое сделало возможным создание и широчайшее распространение этого ценнейшего продукта производства… Координация капитала, этой аккумулированной энергии нации в форме надлежащим образом распределенного кредита… труд, благоденствующий и довольный своею судьбой американский рабочий, которому небывалые возможности концентрированного капитала дают обильную пищу, дешевый автотранспорт, страхование, короткий рабочий день… степень комфорта и благосостояния, непревзойденная и невиданная во всем трагическом развитии дошедшей до нас истории всех известных нам стран земного шара…

Тут ему пришлось прекратить диктовку, потому что он охрип. Он отправил мисс Розенталь спать и сам ушел к себе в купе, но не мог заснуть: слова, идеи, планы, цифры сегодняшних курсов развертывались в его мозгу бесконечной телеграфной лентой.

На следующий день к нему в отель «Ла Саль» позвонил судья Боуи Ч. Пленет. Уорд, дожидаясь его, глядел в окно на бледное небо над озером Мичиган. В руках у него была маленькая каталожная карточка, на которой стояло:

Пленет, Боуи Ч… Судья в Теннесси, женат на Элси Уилсон Денвер; мелкий держатель медных и свинцовых акций… Анаконда? В прошлом неудачные спекуляции с нефтью… компаньон незначительной юридической конторы «Пленет и Уилсон», Спрингфилд, Иллинойс.

– Благодарю вас, мисс Розенталь, – сказал он, когда послышался стук в дверь, и она вышла в другую комнату, унося карточку.

Мортон открыл дверь и впустил круглолицего мужчину в черной фетровой шляпе и с сигарой в руке.

– Хелло, судья, – сказал он, вставая и протягивая руку. – Как дела? Прошу вас, сюда в кресло.

Судья Пленет медленно подходил к столу странной, ныряющей походкой, словно у него болели ноги. Они обменялись рукопожатием, и судья Пленет очутился в указанном ему кресле; прямо на него из больших окон за спиной Мурхауза лился поток ослепительно стального света.

– Не угодно ли чаю, сэр? – спросил Мортон, торжественно выступая с сияющим на подносе серебром чайного сервиза. Судья так изумился, что обронил на топырившийся жилет длинный нарост сигарного пепла, который он тщательно оберегал, чтобы доказать себе, что он трезв. На его круглом лице так и застыло кроткое изумление, и он не заметил, как в руках у него очутилась чашка и он отхлебнул из нее тепловатого чая с молоком.

– Проясняет голову, судья, чудесно проясняет голову, – сказал Уорд, перед которым остывала нетронутая чашка.

Судья Пленет молча попыхивал сигарой.

– Очень рад, очень рад видеть вас, сэр, – сказал он.

В эту минуту Мортон доложил о приходе мистера Берроу. Это был костлявый человек, с глазами навыкате, с большим кадыком над смятым галстуком, и говорил он чрезвычайно нервно, выкуривая невероятное количество папирос. Желтые зубы, лицо, пальцы – все в нем, казалось, было пропитано никотином.

На столе Уорда тем временем уже появилась новая карточка, на которой значилось:

Берроу, Дж. Г., связан с рабочим движением, реформист. Бывш. секретарь Братства ж.-д. машинистов; ненадежен.

Вставая навстречу гостю, он повернул ее текстом вниз. Поздоровавшись с мистером Берроу, усадив его лицом к свету и наградив его чашкой чая, Уорд наконец начал давно приготовленную речь.

– Капитал и труд, – заговорил он медленно и четко, словно диктуя, – капитал и труд, как вы это сами должны были отметить, господа, за время вашей разнообразной и плодотворной деятельности, капитал и труд, эти две основные силы нации, которые не могут существовать одна без другой, все отдаляются друг от друга, стоит раскрыть любую газету, и она подтвердит вам это. Так вот, я убежден, что одна из причин этого печального явления – отсутствие незаинтересованного частного агентства, которое могло бы беспристрастно информировать публику о положении дел. Отсутствие надлежащим образом распространяемой информации – вот причина большинства недоразумений… Руководящие деятели американского капитала, как вы отлично должны сознавать, мистер Берроу, крепко стоят за справедливость и демократию и больше, чем кто-либо, озабочены тем, чтобы рабочий получал свою долю прибылей в производстве, насколько это позволяют интересы общества и вкладчиков. Но ведь общество – это и есть тот вкладчик, которого мы все призваны обслуживать.

– Допустим, – сказал мистер Берроу, – но иногда…

– Не угодно ли джентльменам по стакану виски с содовой?

Прилизанный лакей вырос возле них с подносом, на котором чинно стояли графинчики, большие стаканы со льдом и несколько откупоренных полубутылок аполлинариса.

– Ничего не имею против, – сказал судья Пленет.

Прилизанный лакей бесшумно выскользнул, оставив перед каждым по звонкому стакану. Небо за окном начинало разгораться закатным заревом. Воздух в комнате стал винно-красным. Стаканы развязали языки. Судья пожевывал кончик свежей сигары.