Никелевая гора. Королевский гамбит. Рассказы - Джон Гарднер

— Вы что, вздремнули? — спросил хозяин машины.

— Да, немного, — ответил Уиллард. Он вынул пачку сигарет и закурил. Его отражение в ветровом стекле было похоже на Хамфри Богарта, или Джеймса Кэгни, или кого-то еще, и, когда он заметил это, ему одновременно стало и приятно, и тошно. «Строит из себя, — подумал он, — сопляк». Это тоже из какого-то фильма. Даже отвращение к себе у него какое-то вторичное, дешевая показуха. Он выпустил дым и глубоко вздохнул, но не почувствовал облегчения.

— А метель-то еще пуще разгулялась, — сказал человек, сидевший за рулем.

— Вижу. — Он внимательно разглядывал отраженный в ветровом стекле ярко-красный огонек сигареты и пытался сообразить, много ли они уже проехали. Потом он повернулся к хозяину машины. Среднего роста, упитанный, вполне преуспевающий на вид. Теплое коричневое пальто, вероятно английское. Из-под полей дорогой шляпы виднеются темно-русые волосы, а на макушке, наверное, лысина. Лицо женственное, дряблое. Видно, он доволен собой, доволен, что ведет «олдз-98», доволен, что подобрал на шоссе какого-то беднягу, поспешающего домой к маме.

— Вы едете домой на каникулы? — спросил он.

Уиллард кивнул и подумал: «Нет. Я еду навестить своего внебрачного сына и его шлюху-мамашу». (И вовсе нет. Он будет от них прятаться, постарается с ними не встречаться.) Он опять закрыл глаза.

— Я так и думал, — сказал тот, довольный. — А я еду в гости к дочери. Мы всегда проводим вместе рождество.

— Как это мило, — сказал Уиллард, тщательно скрывая иронию. Он затянулся и задержал на мгновение дым. — Близким людям необходимо поддерживать друг с другом связь.

Хозяин машины взглянул на него. Чуть погодя улыбнулся.

— Я всегда к ней езжу на рождество.

Как же, и подарочки привозишь. Ах папочка, ты такой заботливый!

Сэр, ваша дочь беременна. Она забеременела от велосипеда со снятым сиденьем. Она не решается вам об этом сказать, опасаясь вашего неодобрения. Сообщаю это вам из дружеских побуждений, сэр. Отец должен быть проинформирован, это вполне естественно. Его охватывала паника, а может быть, клаустрофобия. Он вспомнил, как нырял, купаясь в озере Лейк-Джордж, как рвался вверх, вверх, вверх, а воздуха почему-то все не было.

— Где вы учитесь? — спросил хозяин машины.

— В Олбани.

Тот кивнул, довольный как будто и этим, но сказал:

— Я имею в виду, на каком вы курсе?

— На первом я учился в Корнелле, — сказал Уиллард. — Потом перевелся.

Тот подумал и сказал:

— Понятно.

— Я перевелся потому, что там лучше условия жизни.

Чтобы жить с потаскухой, сэр. К счастью, ваша дочь не потаскуха. Хотя от бремени она разрешится велосипедом.

— Так вы думаете, в Олбани лучше условия жизни? — Нелегкое у него было занятие — следить за практически невидимой дорогой и поглядывать все время на Уилларда, он вертел головой то туда, то сюда.

— Гораздо лучше. Мягче, так сказать. — Он добавил после паузы: — Вообще-то условия жизни делятся на два вида: жесткие и помягче.

Мужчина засмеялся и кивнул, потом, казалось, задумался над словами Уилларда, склонив голову набок и морщась, словно прикусил язык. Уиллард спросил:

— А чем вы занимаетесь?

— Занимаюсь я, собственно, — ответил тот, — цветами. — Он пояснил: — фирма «Дж. Э. Джонс» в Ютике. Наверно, слыхали. Джонс умер много лет тому назад. А дело купил я. Фамилия моя, собственно, Тейлор. Но почти все меня называют Джонс. — Он засмеялся. — Банковский счет у меня выписан на Джонса, а на мою фамилию оформлен другой. Во избежание путаницы, для личных расходов.

— Вон как, — сказал Уиллард. И добавил, не думая, ничего не имея в виду: — У меня ведь тоже две фамилии.

— Да? — Хозяин машины недоверчиво на него покосился.

Но Уиллард вспоминал сейчас отца Нормы Дениц. Психоаналитика. У него были курчавые каштановые волосы, разделенные пробором посредине, томные глаза, лицо белокожее и мягкое, как задница, бесстыдно теплые пальцы. Он рассказывал о пациентах, о том, как один человек насыпал в спринцовку своей жены щелок, впрочем зная (не без оснований, сказал отец Нормы), что жена спринцовкой никогда не пользуется. Он держал бокал с двойным мартини в мягкой розовой руке, и, хотя находился у себя дома, на нем был его бесстыдный коричневый костюм, жилет и галстук бабочкой. Мачеха Нормы надела блестящее белое платье с таким низким вырезом, что каждый раз, как она наклонялась, выставлялось напоказ ее единственное, щедро отпущенное природой достоинство. Ей сорок восемь, но она сделала себе пластическую операцию. Супруги Дениц исповедовали «новую мораль», однако, когда Норма встала, потянулась, держа в протянутой руке бокал, словно провозглашая тост, и жестом позвала за собой Уилларда в спальню — принимала его, и хоть бы что, под самым носом у родителей, — он ощутил их прикрытую улыбками ярость, прокатившуюся по гостиной, как электрический разряд. «Лицемеры». Он внезапно выпалил:

— Я думаю, торговать цветами — дело тонкое, не всякий сумеет.

— Да вообще-то, — неуверенно ответил тот, — к этому делу нужно призвание, вы правы.

Снег валил вовсю. Горы и лес не пропускали ветер, и по обочинам шоссе громоздились высокие, как будто сброшенные гигантской лопатой, сугробы.

— Я не о том. Вы должны точно знать, какие именно цветы купить, не то они у вас завянут. Подгадать, чтобы их было всегда достаточно, но без излишка, да еще убедить людей, чтобы покупали.

— В общем, да, — ответил тот, — но, собственно…

— Кроме того, необходимо проявлять интерес к людям. Школьник окончил школу, нужно вести себя так, будто это и впрямь событие; скончался дядюшка Элмер — у вас печальный вид, или, скажем, девушка выходит замуж…

Человек, сидевший за рулем, пристально смотрел на Уилларда, а машина медленно приближалась к заградительному барьеру. Джонс сказал:

— Меня интересуют люди. Я же говорю, к этому делу у некоторых есть призвание, а у некоторых нет. По-всякому бывает.

— Ну, конечно, конечно, — ответил Уиллард. Он прикурил от своей сигареты. — Поговорить очень полезно иногда для тонуса — вырастаешь в собственных глазах. Но одно и то же изо дня в день… — Он внезапно замолчал, в тревоге глядя на заградительный барьер. Джонс резко повернул руль, автомобиль немного занесло, потом он выровнялся. Оба они испугались и на некоторое время замолчали. Из радиоприемника по-прежнему неслась механически сентиментальная, позвякивающая металлом музыка. Хозяин машины плотнее уселся на сиденье и повел ее еще медленнее. Въехали в город. В окнах ни огонька, лишь кое-где сквозь кутерьму снежинок просачивается свет рождественской елки или обвитой вокруг крыльца гирлянды цветных фонариков. Автомобиль, большой и мощный, быстро двигался по пустынным улицам, приближаясь к центру города. Их тряхнуло на железнодорожном переезде, и снова открытое поле, наваленные грейдером сугробы, а между ними шоссе — как тоннель.

(Ребенок родился три года назад, как раз под рождество. Уиллард в это время жил дома, он даже нашел себе работу в Пурине на время каникул; но проработал всего два дня. Вернувшись в училище, он напился и все рассказал парням из общежития. Рассказал и сразу же понял, что он натворил. Кэлли в их глазах была обыкновенной деревенской потаскушкой, и его поступок их ничуть не удивил. А вот отчаяние его — удивило. Его отчаяние они вертели так и сяк, словно дохлую черепаху, — кто со смехом, кто с сочувствием, кто нахмурившись, смутившись, оттого что он так много наболтал. После этого ему неловко было встречаться с ними в коридорах. Впрочем, ничего страшного. Он перешел в другую школу и никогда больше не повторял своей идиотской ошибки. Сейчас-то он их знает, знает все их разговоры о девушках, которых им удалось испортить, и о том, какие они бывалые ребята.)

Уиллард наконец сказал:

— На рождество у вас, наверное, самый разгар торговли. Как это вам удается вырваться и побывать в гостях у дочери?

— У меня есть помощники, — ответил тот.

— Вы им доверяете?

Снова владелец машины, забыв о дороге, уставился на него. Он начинал тревожиться.

— Конечно, — сказал он.

— Может быть, вы правы, — сказал Уиллард. На него опять наползала тошнота. — Преступать закон — нерасчетливо. Быть честным — самый легкий способ преуспеть. А мы, конечно, все стремимся к преуспеянию. Особенно на рождество.

Его спутник не отвечал, и полмили спустя Уиллард, с огромным трудом преодолевая тошноту, спросил:

— Вы ведь стремитесь к преуспеянию, не так ли, мистер Джонс?

Тот подумал и засмеялся.

— Может и так, — сказал он. — Это Америка.

Уиллард Фройнд, скрипнув сиденьем, отодвинулся назад и сунул руки в карманы. Книжки не было. Оставил в поезде. От дыма сигареты все время хотелось чихнуть, и, как от серы, резало глаза. Внезапно в туче снега перед ними вспыхнули желтые огни. Джонс щурился на ветровое стекло, но, кажется, их не видел. «Грейдер, — подумал Уиллард. — Опасность вовсе не там, откуда вы ее ждете, мистер Джонс. Я не собираюсь, как разбойник-головорез, буравить вас ножом, вас расплющит грейдер. Это Америка». Но, думая все это, он уже кричал: