Психопат-тест - Джон Ронсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здесь всегда такая суета? — спросил я у охранника.
— Нет, совсем наоборот, — ответил тот. Казалось, происходящее его тоже удивляет. Он сидел, вытянувшись, на своем стуле. — Как-то все необычно. Что-то, наверное, случилось.
— Это связано с Тони?
— Не знаю, — отозвался он, потом встал. Его взгляд растерянно метался по коридору. Однако никто, по всей вероятности, не собирался обращаться к нему за помощью в том серьезном деле, которое разворачивалось вокруг, и потому охраннику ничего не оставалось, как вновь тяжело опуститься на стул.
Рядом со мной остановился какой-то человек и представился:
— Энтони Мейден, лечащий врач Тони.
— О, здравствуйте, — сказал я. Мы уже два года переписывались с ним по электронной почте, но лично еще ни разу не встречались.
Энтони Мейден был главным врачом отделения тяжелых и общественно опасных личностных расстройств. Он выглядел моложе, чем я его представлял, немного неряшливее — и в целом приятнее.
— У нас сегодня суматошное утро, — заметил он.
— Из-за Тони? — спросил я.
— Все, возможно, прояснится или не прояснится через какое-то время, — ответил он. Потом быстрым шагом проследовал дальше.
— Эй, — окликнул я врача. — Тони хочет, чтобы я в своей книге назвал его настоящим именем.
Мейден остановился.
— А, — сказал он.
— Но что, если когда-нибудь в будущем он все-таки выйдет из больницы, — предположил я, — и его работодатель прочитает мою книгу? Не повредит ли это Тони? Что будет, если все узнают, что он провел полжизни в отделении тяжелых и общественно опасных личностных расстройств в Бродмуре?
— Да, конечно, — отозвался Мейден.
Я понизил голос:
— И еще меня беспокоит вот что: вдруг он хочет, чтобы я назвал его в своей книге настоящим именем из-за пункта «2» в опроснике Хейра — «Преувеличенное чувство собственной значимости»?
Мейден просиял. Он как будто хотел сказать: «Вот видите, вы и сами все прекрасно поняли».
— Совершенно верно! — произнес он вслух.
Рядом со мной остановился элегантного вида пожилой мужчина в твидовом костюме и галстуке-бабочке.
— Кто вы такой? — спросил он меня.
— Журналист, — ответил я. — Пишу о Тони.
— О, это весьма интересный случай! — воскликнул он. — А я — член комиссии.
— Я тоже думаю, что он — очень интересный случай, — согласился я. — Профессора Мейдена всегда удивляло, почему мне захотелось написать именно о Тони, а не, скажем, о «стоквеллском душителе» или о ком-либо еще. Но, согласитесь, Тони очень интересен. — Я сделал паузу, а затем добавил: — Он очень двойственный!
Член комиссии взглянул на меня. Его лицо внезапно омрачилось.
— Вы случаем не сайентолог? — спросил он.
Члены «антипсихиатрической лиги» часто появлялись на заседаниях таких комиссий.
— Нет! — со всей решительностью воскликнул я. — Нет-нет-нет! Нет, нет! Ни в коем случае! Ни при каких обстоятельствах. Но именно сайентологи и познакомили меня с Бродмуром. И, насколько мне известно, один из них должен вот-вот тут появиться. Некто по имени Брайан.
— Сайентологи — довольно забавные создания, — заметил член комиссии.
— Да, наверное, — согласился я. — Но мне они очень помогли — и, знаете ли, не предъявляли никаких безумных требований. Просто очень милые и отзывчивые люди, ничего не требующие взамен. Я тоже удивлен. Но что тут можно сказать? — Я пожал плечами. — Это правда.
(Если уж быть совсем объективным, недавно они все-таки попросили меня кое о чем. На Би-би-си планировали демонстрацию документального фильма, где содержались нападки на них, и я получил электронное письмо от сайентологов с просьбой принять участие в ответной программе и рассказать, как много они сделали для меня за два года нашего знакомства. Я вежливо отклонил просьбу. Больше они ко мне не обращались.)
Появился запыхавшийся и раскрасневшийся Брайан.
— Я что-нибудь пропустил? — спросил он.
— Только какую-то загадочную суету, — ответил я. — Что-то происходит, но никто не желает объяснить, что именно.
— Гм-м, — пробормотал Брайан, прищурившись и подозрительно оглядевшись по сторонам.
Внезапно в нашем поле зрения появилось яркое пятно — рубашка темно-малинового цвета — и послышался громкий лязг.
— Ого! — воскликнул охранник. — Вот он идет!
Тони очень изменился. При нашей первой встрече волосы у него были короткие и жесткие. Теперь они были длинными и гладкими. Кроме того, он заметно поправился. И передвигался с помощью металлических костылей.
— Что с твоей ногой? — спросил Брайан.
— Да вот, поранился, — ответил Тони. Потом, быстро оглянувшись, шепнул мне и Брайану с умоляющим выражением на лице: — Охранники меня избили.
— Что?! — переспросил я в изумлении.
Праведный гнев отобразился на физиономии Брайана. Взгляд его метался по сторонам в поисках кого-нибудь, на кого можно было бы возложить ответственность за происшедшее.
— Да я пошутил. — Тони улыбнулся во весь рот. — Я сломал ногу во время футбольного матча.
Заседание комиссии началось. Мы вошли в зал. Слушание продолжалось пять минут. В течение одной из них члены комиссии объясняли мне, что в случае разглашения подробностей происходившего мне грозит тюрьма. Поэтому подробности я вынужден опустить. Скажу только, что Тони освободили.
У него был такой вид, словно его сбил автобус. В коридоре Тони окружили адвокат, Брайан и несколько независимых психиатров, которых Брайану удалось привлечь на свою сторону. Все его поздравляли. Собственно, освободить его должны были только через три месяца — за это время врачи должны были решить, как быть с ним дальше: перевести на переходный период в обычную психиатрическую лечебницу или же сразу выбросить на улицу, но сомнений не оставалось: в ближайшее время Тони освободят. Улыбаясь, он подковылял ко мне и протянул стопку каких-то листов.
Это были независимые заключения, сделанные к заседанию комиссии различными психиатрами, приглашенными для оценки состояния Тони. Из них я узнал о нем массу таких вещей, которые раньше были мне неизвестны: оказывается, его мать была алкоголичкой, регулярно избивала Тони и выгоняла из дома; он по несколько дней жил на улице, пока мать снова не соглашалась впустить его в дом; большинство ее дружков были наркоманами и уголовниками; его выгнали из школы за то, что он угрожал ножом служащей в школьной столовой; Тони отправляли в различные спецшколы и интернаты и он постоянно убегал оттуда, так как скучал по дому и по матери.
И у меня возник вопрос: а не отличается ли психопат из Бродмура от психопата с Уолл-стрит только тем, что последний имел счастье родиться в нормальной и состоятельной семье?
Тони проследовал в соседнюю комнату, чтобы подписать какие-то юридические бумаги. А я продолжал просматривать его записи. Вот отрывки из его бродмурской истории болезни.
27 сентябяря 2009.
«В хорошей форме».
25 сентября 2009.
«Отличное настроение».
17 сентября 2009.
«Настроение и поведение спокойное. Всю середину дня провел в общении с сотрудниками и другими пациентами».
5 сентября 2009.
«Показал сотрудникам персонаж, который он создал на игровой приставке Xbox. Персонаж — женщина, чернокожая, намеренно изображенная крайне непривлекательной, с чертами лица, напоминающими зомби. Признался, что пытался добиться портретного сходства с одной из сотрудниц. Беседовавший с ним другой сотрудник отделения заметил, что подобное поведение неэтично, и несколько раз просил его изменить имя персонажа. Он не согласился, настаивая, что его «героиня» должна понять шутку. Создание подобного персонажа не может восприниматься как шутка, но только как выражение его неприязни и неуважения к этой женщине».
25 августа 2009.
«Игра в волейбол. После игры общался с другими пациентами и сотрудниками».
Затем следовали выводы.
МНЕНИЕ:
«Главный вопрос заключается в возможной опасности данного пациента для общества. Его нельзя назвать глупым. За все время пребывания в отделении за ним не было замечено ничего предосудительного. Если он выйдет на свободу и совершит какое-либо преступление, его скорее всего приговорят к ИННП (изоляции на неопределенный период). Пациента стоит поставить в известность об этом, что я забыл сделать.
Я бы рекомендовал полную выписку. С моей точки зрения, все свидетельствует о том, что природа и степень его психического расстройства не требуют дальнейшего пребывания в психиатрической больнице. Не думаю, что пациента следует удерживать здесь и далее, исходя из интересов его собственного здоровья, безопасности и защиты интересов окружающих. Полагаю, что он не представляет никакой опасности».