Экзистенциализм. Возраст зрелости - Петр Владимирович Рябов

мы как раз видим связь с фрейдизмом. Сартр в принципе отрицает такую вещь, как бессознательное у Фрейда. Потому что, как вы понимаете, бессознательного нет у Сартра, есть алиби. Есть попытки запутать следы, спрятать концы в воду. Но у Сартра, как и у Декарта (в этом смысле он – своеобразный картезианец, последователь Декарта), человек – это свобода, это осознанность. Так вот, что это за вид алиби? У него есть два названия: более поэтичное и более научное. Более научно Сартр (не только великий философ, писатель и общественный деятель, но и великий психолог) называет это «самоинспирируемое беспамятство». То же самое он называет куда более просто и поэтично: «обморок совести». Наверное, каждый из нас что-то такое переживал: когда что-то сделаешь, потом много дней совесть мучает. Что это такое? Это когда человек ссылается на аффект. Он говорит: вообще-то я хороший, я это знаю. Я умный, я смелый, я честный. Но меня застали врасплох. Сказали: «Подпиши донос». Если бы я подумал часочек-другой, а тут вот, конечно… Человек говорит: я не успел, не подумал, растерялся, испугался, меня обманули. Но Сартр говорит, что все это – просто хитрые попытки спрятать концы в воду. Напоминаю, Сартр, в противоположность фрейдизму, отрицает бессознательное как таковое. С его точки зрения, бессознательное – это наша умело подстроенная попытка обмануть самого себя.

Вот вам мой пример на тему Сартра. Представьте себе, идут два человека вдоль реки и вдруг видят, что кто-то тонет. Оба застигнуты врасплох этой ситуацией. Но поступают они по-разному: один, застыв в параличе, бездействует (потом он будет ссылаться на неожиданность случившегося), а второй, особо не размышляя, бросается в воду и спасает тонущего. Каждый наш проступок вытекает из предыдущего, из всей глубины нашего экзистенциального выбора. И мы не можем ссылаться на благие мотивы, хорошие пожелания, нереализованные возможности (типичный «комплекс неудачника», утешающего себя за провал своего жизненного проекта). Помните, в пьесе Шварца «Обыкновенное чудо», король говорит, что он «вырождается», и это – не его поступки, а в нем гнилое наследие его предков? Поэтому Сартр и говорит, что обморок совести – тоже не алиби. Попытка сослаться на аффекты. Свалить на них свою трусость или подлость.

Так последовательно он разбирает все то, что потом Фромм назовет бегством от свободы. Наши постоянные попытки свалить свои поступки на обстоятельства, на эпоху, на начальство, на советчиков, на свою природу и аффекты. С одной стороны, это разоблачение ужасно симпатично, как и все у Сартра. С другой стороны, это немного отталкивает, как и все у Сартра. Кажется: ну, нельзя же быть таким требовательным, таким беспощадным! Неужели нельзя проявить немного снисхождения к людям? Как можно требовать от каждого героизма и абсолютной честности и ответственности?

В страшном XX веке, когда весь мир постоянно говорит: «Ты – никто! Ты – функция от общества, набор генов, лагерная пыль, ты никогда и ничего не решаешь!», очень нужен был такой мыслитель, такой исступленный и фанатичный приверженец свободы, как Сартр, который встал и сказал бы: «Нет, человек, ты все можешь. Ты за все отвечаешь. Ты не есть просто функция от общества, не просто набор генов, ты что-то сверх этого!» И нашелся человек, который так беспощадно, исступленно, уперто и бескомпромиссно жестко отстаивал эту стоическую позицию. Повторяю, как бы она нам не казалась невыносимой, непосильной, жестокой, бесчеловечной. (Иногда для того, чтобы просто не быть сволочью, «жить не по лжи», уже требуется героизм.) Все это так. Но нужно было, чтобы кто-то сказал это. Жан-Поль Сартр сказал. И честь и хвала ему за это! Но я буду понемногу двигаться к завершению.

Хочу рассказать еще о трех небольших сюжетах под занавес. Во-первых, а что вообще с моралью-то? Как у Сартра обстоит дело с этической проблематикой?

Повторяю, Камю называл себя моралистом; он в центр своей философии ставил именно моральные темы. Как вы понимаете, у Сартра это не так. Но все-таки что можно сказать о сартровской морали? Главная добродетель у него – это честность. А главный враг – та самая нечистая совесть. Это все-таки выучка Ницше – с ненавистью ко всему, где есть попытка лицемерия. Что бы мы ни творили, по крайней мере, мы должны быть честными, мы должны быть ответственными.

Конечно, еще одна главная добродетель для Сартра – это ответственность. Каждый должен жить подлинно, аутентично, делая выбор. Никто не может свалить свою ношу на другого. Французский мыслитель хотя и исходит из тезиса Достоевского, что «раз Бога нет, то все дозволено», уверен, что мы должны, по крайней мере, быть честными. Свою ответственность мы не должны валить на других. И еще одно, что сближает его с Кантом. Негарантированность выбора. Если я что-то выбрал сегодня, это еще не значит, что завтра мои друзья не выберут противоположное. Но все-таки каждый свой выбор я делаю за всех людей. Это что-то в духе кантовского категорического императива. Помните? «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать принципом всеобщего законодательства».

Вообще, у Сартра с вопросами этики, насилия, в частности, все было мучительно болезненно, остро; порой концы с концами не сходились. Это очень заметно в его пьесах «Грязными руками» и «Дьявол и Господь Бог».

Еще одна заключительная часть книги «Бытие и Ничто», которой я не могу не коснуться напоследок, – это тема Другого. Мы говорили о Бытии-в-себе мира, о Бытии-для-себя человека (или Ничто). Но есть еще, конечно, Другой. Тему Другого мы проводили через все лекции. Говорили в связи с Ясперсом об экзистенциальной коммуникации, говорили в связи с Бердяевым об этом. Еще немало поговорим в следующий раз, на нашей последней встрече, когда я немного поведаю вам о Марселе и Бубере.

Как с этим у Сартра? У Сартра с этим очень плохо. Он крайний индивидуалист. У него все какое-то кривое, изломанное, сплошной Достоевский. Сплошные надрывы и несостыковки. Его бросает от крайнего индивидуализма к ангажированности. От героических попыток отстоять человеческое достоинство в мире «смерти Бога» к горькому признанию того, что «человек – это бесплодная страсть» и неудача. От любви к Советскому Союзу до ненависти. В политике, эстетике. И нас не удивляет, что у него – и у позднего, и у раннего, но особенно у позднего – соединяется какая-то партийность с крайним индивидуализмом. Концы с концами не сходятся. (Помните, в одном романе Стругацких, кажется «Град Обреченный», приводится анекдот. Верблюда спросили, почему у него горб такой кривой. А что у меня вообще прямое? – удивился он. Вот это у меня ассоциируется