Дэниел Мартин - Джон Фаулз

Дэну вовсе не хотелось выпить, да и хереса он не пил уже много лет, но он чувствовал себя неловко, стоя перед Энтони. На столике у двери он увидел поднос с бутылкой «Амонтильядо» и бокалами. Комната была небольшая, но здесь были цветы, книги; над кроватью висела дешёвая репродукция картины Мантеньи «Святой Себастьян».143 Вряд ли это сотрудники больницы повесили здесь картину. В таком намерении было бы гораздо больше сардонического, чем вдохновляющего. Он открыл бутылку и наполнил бокал.

— Джейн позаботилась о тебе?

— Я собираюсь пригласить её в ресторан — пообедать. Если ты не против.

— Она будет в восторге.

Дэн повернулся к Энтони и сделал ещё одну попытку:

— Энтони, я получил строжайшие инструкции не…

— Так изволь их выполнять. — Оба улыбнулись этой прежней язвительности, — Я теперь не испытываю особых болей. Остаюсь в больнице, чтобы избавить Джейн от лишних утомительных забот. Я бываю подчас весьма неделикатен. На клеточном уровне.

— Ну хорошо. Я только…

— То, что ты здесь, говорит гораздо лучше слов. Даже при твоём великолепном умении ими пользоваться. — Энтони говорил по-прежнему быстро, лишь паузы между фразами длились чуть дольше обычного, вот и вся разница.

Дэн поднял бокал:

— Ну что ж — за наше чудесное прошлое.

— Аминь. Теперь иди сюда и сядь рядом.

В палате был ещё один стул — металлический, с пластиковым сиденьем; усевшись, Дэн оказался чуть выше Энтони. Энтони наблюдал за ним пристально, почти жадно, губы его улыбались, руки он засунул в карманы халата. Это обескураживало: в тот первый момент проявилось гораздо больше искреннего чувства, взаимопонимания, чем за целый час пребывания с Джейн. Во всяком случае, хотя бы одно из опасений Дэна оказалось напрасным. Но он понял значение улыбки Энтони из того, что за нею последовало. Улыбка застыла на лице, всё больше и больше превращаясь в маску; то же происходило и с улыбкой Дэна, хотя, видимо, по другим причинам. Глаза Энтони сохранили прямоту, всегдашнее странно упорное стремление глядеть в глаза собеседнику. Взгляд был скептическим, но глаза лихорадочно горели, будто в мозгу глядящего пылало последнее тёмное пламя.

— Ну и как там реальный мир?

— Как всегда, ирреален.

— Никаких сожалений?

— Сожалениям несть числа.

— Не из-за карьеры, разумеется. Ты ведь достиг исключительных успехов.

— В мире кино это и есть prima facie, свидетельство вечного проклятия.

Улыбка Энтони на мгновение опять стала искренней.

— Ну-ну. Нам твои фильмы понравились. Те, что удалось посмотреть.

— Есть один-два, за которые не приходится краснеть. Но денег я заработал гораздо больше, чем самоуважения.

— А теперь ты обзавёлся ещё и собственным пристанищем? В родных местах? К тому же совершенно очаровательным? Каро нам говорила.

— Всего лишь небольшая ферма. Я там почти не бываю.

— Орхидейные места?

Он прямо-таки выпалил эту фразу, словно вдруг вспомнил давно забытую шутку.

— На одном лугу встречаются ремнелепестники. Довольно много. Есть вполне симпатичная колония spiralis.144 Правда, её трудно от овец уберечь. Ранние венерины башмачки. Пурпурные. Вот, пожалуй, и всё.

— А ты знаешь, aestivalis145 снова появились недалеко от Нью-Фореста!

— Понятия не имею.

— Чудеса, да и только. — Он словно поддразнивал Дэна, подкалывал, как бы приглашая пофехтовать. — Помнишь, как мы когда-то гонялись за журавлём в небе?

Они тогда отправились в Нью-Гэмпшир в поисках неуловимой летней орхидеи с нежным названием «девичий локон», одной из самых редких в Британии. Долгий конец недели, дни, напоённые лазурью, бесконечные попытки продраться сквозь болотные заросли и густые травы лугов — и ни следа орхидей.

— Ещё бы.

— Но ты, видимо, утратил ко всему этому интерес?

— Да нет. Ботанизирую понемножку. Когда там бываю.

— В Уотлингтоне мне тебя недоставало. Никто не мог так…

Он улыбнулся, как бы допуская, что сказал глупость. Дэн понял — Энтони хочет снять напряжённость, облегчить общение; но в то же время он не сводил с Дэна глаз, пытаясь уяснить, каким же он стал теперь, как перейти к тому, о чём он действительно собирался с ним говорить.

Дэн рассматривал свой бокал с хересом.

— Мне недоставало тебя гораздо чаще, Энтони.

Наконец-то и Энтони опустил глаза.

— Понимаю.

Наступило молчание.

— Я только что сказал Джейн — я давно понял, что мне следует во всём, что произошло, винить лишь себя самого.

Энтони всё молчал. Потом улыбнулся:

— Слава Богу, что я не пошёл в юристы. — Дэн устремил на него вопрошающий взгляд. — Говорят, у судей девять десятых таланта составляет умение правильно вынести приговор. Сомневаюсь, что хоть в малой мере обладаю этим умением.

— И напрасно. Тот приговор я вполне заслужил.

Энтони пристально изучал Дэна, буквально впиваясь в него взглядом.

— Ещё одно неверное умозаключение. На основе кажимостей.

Дэн покачал головой:

— Уж это-то я имел время обдумать.

Энтони вгляделся в его лицо, потом опустил глаза; пальцы его теребили зелёную ткань пледа.

— Дэн, у меня, к сожалению, мало времени… Скоро придут делать укол на ночь.

— Завтра я опять приду. Буду приходить, когда захочешь…

Обречённый кивнул, но видно было — его обуревает нетерпение.

— Я заставил тебя проделать это невероятное путешествие не ради пустой болтовни.

— Дорогой мой, если ты и заставил меня что-то сделать, так это лишь пожалеть, что такое могло произойти между нами.

Но Энтони всё колебался. Дэна мучило сознание, что и сам он оказался не таким, каким его представляли, может быть, просто что-то в нём постарело, а то и вовсе атрофировалось, что-то такое, что до сих пор мальчишкой жило, не притупляясь, в этом умирающем профессоре, пальцы которого снова принялись за плед, прилаживая линию узора к очертаниям укрытых пледом ног. Руки его были болезненно-белы.

— Прежде всего хочу тебя заверить, Дэн, что облегчение собственной моей совести играет сугубо второстепенную роль в том, что я собираюсь сказать тебе, и вовсе не ради этого я просил тебя приехать. Когда мне впервые всё сказали, я очень испугался. Горько? Не то слово. То, что потратил большую часть жизни на лингвистические изыскания и теорию этики, не помогает ни черта, когда дело доходит до этого. — Он взглянул на Дэна с невесёлой улыбкой. — И вера, и теология здесь тоже бессильны. Поначалу тебя одолевает сокрушительное чувство несправедливости. Только это. Несправедливость!.. Бога ли, природы — не имеет значения. Теряешь способность думать о прошлом — только о будущем, которого тебе уже никогда не увидеть. Но такое состояние ума приносит столько страданий и настолько бессмысленно, что человек вынужден… или, во всяком случае, я был вынужден искать какой-то рациональный выход. Рациональным выходом в моём случае была попытка честно оценить собственную жизнь — работу, женитьбу и жизнь с Джейн, всё… Я попытался подбить точный баланс. Это означало пересмотр многого такого, о чём я очень старался — и вполне успешно, надо сказать — большую часть времени просто не думать. А пересмотрев всё это, решить — нельзя ли всё-таки что-то по этому поводу сделать. Ты меня слушаешь?

— Конечно. Но тебе не стоит…

— Не надо, прошу тебя. Дай мне закончить. — Он скрестил на груди руки. — Ещё одно представление, от которого надо отрешиться, — это мысль о воздаянии. Я согрешил, и вот я умираю. Здесь, в больнице, они всё об этом знают. Очень убедительно объясняют, что карцинома — или, во всяком случае, тот её вид, что у меня, — просто злосчастная случайность. Правда, они не столь убедительны, если речь идёт о необходимости воздаяния в принципе. Остаётся лишь утешаться пословицами да поговорками вроде «нет худа без добра»… «Добро» в данном случае, как ты понимаешь, целиком и полностью зависит от того, кому худо. Юмор здесь, между прочим, тоже присутствует: я замечаю, что моё стремление творить добро растёт в прямой пропорции к возрастающей неспособности делать что бы то ни было, кроме как думать о том, чтобы творить добро. — Оба осторожно улыбнулись, всё ещё не вполне доверяясь друг другу. — Я вовсе не упиваюсь самообличениями перед… пред вечным престолом. Смею сказать, у меня набралось достаточно лицензионных свидетельств, чтобы убедить святого Петра. Но мысль о существовании таможенного и акцизного контроля на Небесах всегда казалась нам не такой уж правдоподобной, верно?

— Ну, я-то не мог себе позволить верить в это. У меня всегда было слишком много такого, что запрещалось к провозу.

На миг показалось, что Энтони вот-вот рассмеётся.

— Что касается меня, боюсь, я готов поддаться соблазну и поспорить с таможенником о содержимом моего багажа. Надеюсь доказать, что некоторые мои ошибки в конце концов обернулись благом. — Он на мгновение умолк. — Одна из них — в том, что я заставил Джейн принять католичество. Она тебе уже…