Инстинкт? (сборник) - Север Гансовский

Что же получается?… Сзади и с боков стена, впереди мельница прибоя. Даже если б он решился, не хватит сил одолеть бешеные потоки, рвущиеся к берегу. Вот это номер — на всем бесконечном просторе планеты выбрал клетку. Вернее, попал. Провалился в колодец, где и должен провести остаток жизни.

А как с пищей?

За какой-нибудь час облазил весь пляж и убедился, что колония колумбеллы единственная. И больше ничего живого. Даже намека на щедрое, беспутное изобилие тех мест, где строилась пирамида.

Четыре десятка раковин, которыми можно продержаться месяц. Пожалуй, чуть больше, так как к концу этого срока маленькие подрастут.

Но если пищи хватило бы на годы, разве он плыл через океан, чтобы попасть в клетку?

На мгновение сердце сжало тоской — быть бы сейчас на ласковом просторе отмелей!

Задрал голову туда, где на страшной высоте кромкой отрезался край обрыва. Хочешь — не хочешь, а надо учиться лазать по скалам.

Пять дней Стван ждал, пока выболят до конца ушибы, растворятся под кожей кровоподтеки. Валялся на гальке, рассматривал в разных местах каменную стену и, отходя, успокоительно вздыхал: «Не сегодня». А скальная тюрьма уже давила теснотой. На шестое утро он подсчитал раковины. Их оставалось лишь на две недели.

Пора!

Подошел к стене там, где она была слегка пологой. Первые метры ушли вниз незамеченными — все время было где поставить ногу, схватиться рукой. Карабкался, нагнувшись, как бы по наклонной лестнице. Затем подъем стал круче, пришлось приникнуть грудью к камню. Раздражала неодолимая, тупая жестокость, — пробуешь тянуть, но тянешь только себя, толкнул — но лишь себя отталкиваешь. Затем стена стала почти отвесной, и Стван потратил полчаса, осторожно двигаясь вбок, где заметил покатость. Случайно глянул вниз и сразу зарекся. Всего покрыло потом — так далеко уже оказался галечный коврик.

«Какого черта меня всегда несет? Тот раз с пирамидой…»

Теперь кверху полого шло несколько метров. Поднялся медленно. Отдохнул на уступе, стоя, упершись взглядом в трещинки, зазубрины у самого носа. Вверх простерлась крутизна, почти отвесная. Приникнув к скале щекой, грудью, бедрами, слепо нащупывая над головой очередную неровность, стал подтаскивать тело повыше. Не приходилось выбирать направления — просто куда ведет, куда можно.

Выкарабкался еще на одну площадочку, сумел выпрямиться. Едва не потеряв равновесия, пошарил руками наверху, с боков. И убедился, что все гладко. Вот это номер! Он стоял, не смея шевельнуться, ощущая, как легкий ветерок сзади холодит икры. Шум прибоя едва доносился.

Раз невозможно дальше, надо бы назад. Но как согнуться, присесть, если нет пространства? Если на уступе не полностью помещаются ступни. Для этого надо отклониться от скалы, а ему, балансирующему на самой грани, и голову-то страшно откинуть.

Отдохнуть?… Но он стоит на носочках, на пальцах и с каждой секундой устает все больше.

А тридцати-сорокаметровая пропасть манила, сосала.

Прошла минута… другая… Что дальше?

Автоматически Стван слегка пригнул колени, прыгнул. Правая рука скользнула по ровному, но левой он попал в ямочку с закраиной. Чудо, случай!.. Отчаянно шаря правой, подтянулся на левой. Еще несколько конвульсивных движений, он чуть не сорвался, почти сорвался. Серия дерганий, рывков, и вот Стван на узком косом выступе.

Все тело дрожит. Все-таки нет ничего более бездушно-жестокого, чем высота.

Облизал губы.

«Тише! Не надо ничего говорить».

Полдень застал его в полусотне метров над морем прицепившимся, как насекомое к обрыву. Цель исчезла — только беспощадная скала и сам он, висящий на ней. Был убежден, что погиб, приготовился в надсадный вой вогнать весь свой ужас, когда будет падать.

Одно утешало — что кратко.

Еще несколько усилий… Не потому, что хотел выше, а просто не мог удерживаться на месте, не за что. Вдруг стало светлее, открылся смутно колеблющийся горизонт.

Он лежал на краю плато. Тихо. Рев прибоя не в силах был подняться сюда. Абсолютная тишина.

Добрался. Влез!

Не поднимая головы, ни одного взгляда вдаль себе не позволив, пролежал ничком полчаса, дыша в горячий камень. И начал спускаться.

Опять была бесконечность пути, непредсказуемые рывки. Но удалось как бы отъединиться от самого себя. Это не он, не личность на стене. Просто тело мучается, готовое упасть, а сознание-то свободно витает рядом. И если тело рухнет, сознание спокойно проводит его до самого конца, до груды окровавленного мяса на гальке.

«Поднимался на отчаянии, слезу на безразличии».

А тело кое-как справлялось. Опять попало на площадочку, где он счел, что кончено, надо бросаться вниз.

— Э-э-эх!

Ноги чуть согнулись в коленях. Прыжок. Десятые доли секунды в полете. И пальцы схватились за край площадочки, а внизу под ступней знакомый выступ. Отсюда скала была уже покатой, путь легче.

Солнце упало за горизонт, когда Стван встал на обкатанные кругляши пляжа. Без мыслей прибрел к воде. Долго пил прямо ртом, слыша, как глотки толчками поднимаются по горлу. Упал тут же на месте, начал засыпать, и вдруг застонал, подумав, какой страшный вызов предъявил ему этот берег.

Гнев захлестнул Ствана, давно не испытанный. Все они! Снова они, ловкие, элегантные, остроумные, информированные, которые заняли все удобные, интересные, престижные места на Земле. Сами сейчас болтают за кофейным столиком на очередном заседании какой-нибудь подкомиссии, либо сидят на премьере спектакля, летят на воздушных лыжах… Сами наслаждаются, а он здесь, в глуши, отброшенный за полмиллиарда лет, один перед бушующим прибоем. И завтра ему опять на стену. Туда, где ужас высоты, даже если плотно поставил ноги и уверенно схватился руками. Они вот так, а он вот этак!

Забегал вдоль берега перед темным провалом ночного моря, сжимая кулаки… Назло я влезу, научусь. Назло!

Утром он опять был на стене. Опять заставил себя отключиться, оравнодушеть к собственной судьбе.

Так продолжалось неделю. Посмотрев однажды на свое отражение в воде, увидел, что иссох наполовину. На лице резко проступили кости черепа, глаза сияли фанатично.

Но дальше пошло обратным ходом. Перестали кровить пальцы, взялась наращиваться тугая округлость щек. В лазании начал даже находить удовольствие. На стене превращался во что-то вроде хамелеона, способного зацепиться за любую мельчайшую неровность. Приникал к камню, распределялся на нем, почти растекался, почти прилипал.

И наконец настал день, когда, нырнув глубоко, Стван достал со дна последнюю раковину. Поел, неторопливо прошелся узким пляжем. Ловушка перестала быть ловушкой, все теперь оборачивалось приятным и ласковым. Шагнул к стене и, думая о разных разностях, часа через два очутился над бездной, куда не доходит шум прибоя.