Антикиллер-5. За своего… - Данил Корецкий

И тут Крашеный влез:

– Ты тоже останешься! Когда Клоп решит, тогда уйдешь!

– Клоп, говоришь? – Север усмехнулся, как волк оскалился, не хотел бы я, чтобы на меня кто-нибудь так скалился. – Клопа я сейчас замочу! Фуфло он, твой Клоп! Ни он мне не указ, ни ты!

А Крашеный – пацан крепкий оказался. Ему и оскал этот, и пушка, которой Север размахивал, – до барабана. Как стал на свое, так на своем и стоит.

– Никуда ты не уйдешь. Ты нашего пацана положил, за это ответить надо! – и руку в карман сунул.

Север удивился:

– Ты это серьезно? – типа так, по приколу, спросил. – Ну, раз так…

И в упор его бах!

Темно, холодно, всего два-три окна в домах горят. Фонари не работают. Электро, блин, Монтажники, блин, мир офигительных грез, как говорил еще недавно покойный Мурена. Но нам все это даже на руку. В смысле, что темно… Вспомнил: такая песня еще была, там две малолетки пищали: нас не догонят, нас не догонят. Ага. Хочется надеяться.

Север шурует впереди, камни летят из-под ног. Какие-то сады, овраги, заборы. Шмель давно отстал, в пустой домик схоронился, отлежаться… Да боялся, что на Севера опять заклин найдет и он его пристрелит. Шмель все равно не боец – один глаз не видит ни хрена, к тому же ему битой, видать, ребра сломали и ногу перешибли. Я ничего не сказал: пусть делает, как хочет. Отсюда до Северного объезда недалеко, может на попутке до Кульбак доехать, если повезет.

А я? А мы?

Мы идем куда-то.

– Куда идем? – спрашиваю.

– Ссученного Клопа, – говорит Север, – на куски будем рвать.

Ага. Ясно. Ну, раз так, идем Клопа рвать. Хотя лично я считаю, что он нам ничего плохого не сделал, кроме хорошего. Но Северу лучше не перечить, поэтому иду молча.

Но он сам передумал – говорит: нет, там нас ждать будут. С Клопом потом разберемся. Есть еще один перец, он мне кругом должен! И все наши беды от него! От него вся вонь идет, вот кто главный сучара, его первого и мочканем… Если, конечно, на нас не сработает…

– А кто этот гад?

– Лис, – говорит. – Начальник городского уголовного розыска.

И зубы жует.

Офигеееть! Приехали на крутом «мерине», на большой фарт нацелились, Север рот раскрыл весь город заглотить, и деньги впереди маячили, и телки, и отель «Аксинья»… Вон там дорога, там свет, фонари горят, уходят вдаль. Если тачилу подогнать – можно рвануть в Кульбаки, родные замшелые Кульбаки. Могу вернуться и Шмеля подобрать… Потому что Тиходонск нас так и не принял, наоборот, хочет нас сожрать, уже жрет, большие куски отхватывает. Где наш «мерин»? Где «Аксинья»? Где Мурена? Нету ни фига. Есть только Север, у которого все рамсы попутались, все задумки псу под хвост пошли: заклин в башке и ствол в руке, а все, чего он сейчас хочет, это убить главного городского мента! Ясно, что это уже не заклин – это крыша съехала. В дурдом его надо…

И куда мне идти? В какую сторону?

Вот, блин, задача…

Клоп

Деревянный домишко на окраине Монтажей, среди старой постройки, веселый желто-синий штакет… Эх, не захотел Клоп селиться в бетонных апартаментах, не по душе они ему. А зря.

Заборчик-то всего по грудь, ни «колючки», ни напряжения. Перемахнул играючи, прошел тихо под окнами, не кашлянул, камешком не хрустнул, и вот уже крыльцо, и вот ты уже, считай, у Клопа в гостях. Камеры эти, видеонаблюдение, оно все, конечно, хорошо. Но только когда есть кому следить за ними. А если во флигельке вся охрана лежит мордой в пол и постепенно остывают до комнатной температуры – тогда хоть с камерами, хоть без них, один хрен.

Темно, душно, беспокойно. Ворочается Клоп с боку на бок на деревенской перине в мелкий лиловый цветочек. Болит живая совесть, память ломит, лиловые цветочки жгут Клопа, в самый мозг впиваются раскаленными своими корешками. Эх, незабудка, горе-цветок, как же вырвать тебя, каким ядом извести?

Сел Клоп на кровати, закурил в темноте. Забирала б его водка, выпил бы. К дури он непривычен, и привыкать уже поздно. Сидит, хрипит, сосет папиросу, пялится в темноту. Не надо никакого воображения, чтобы увидеть перед собой сотканный из дыма призрак Черкеса. Висит, колышется, скалит зубы, тянет похожие на щупальца руки.

Дунул – и нет его.

Зато появится Митек с дыркой в виске. Митька-Скворечник. Только вместо голосистой птицы из дыры лезут, падают на пол белые черви.

Дыши глубже, Клоп…

А за ним – Султан с перерубленной переносицей. Меж лбом и носом зияет широкая щель, где горят две красные точки.

Сколько ни дуй, сколько ни дыши, все без толку. Но привычка – великое дело. Клоп выкурит папиросу-другую и ляжет, промучается на своей незабудковой перине до шести утра, провалится в короткий сон. И – ладно. Ему многого не надо. Он буром войдет в очередной будний день, разрулит мелкие непонятки, поощрит, накажет, подумает обо всем наперед, встретится с кем надо, разнежится под ласковыми и умелыми руками Лили-массажистки, перехватит еще часок дремы после обеда, потом…

Дверь скрипнула.

Клоп вздрогнул, сбрасывая остатки сна.

Кто там?

Тихие шаги.

Дым рассеялся, призраки исчезли. Тот, кто приближается к нему, – существо из плоти и крови, оно опаснее любых призраков.

– Здравствуй, Петруччо.

Так зовет его только один человек на свете. Но Клоп не торопится откликаться. Холодный пот выступил на спине и под мышками. Не нравится ему этот голос.

– Чего молчишь, Петруччо? Не узнаешь старого друга? Или голос от радости потерял?

– Какой я тебе Петруччо? – прохрипел он в ответ. – Я – Клоп, старый тиходонский вор, хозяин Монтажей!

Гость рассмеялся, старательно обошел пятно лунного света в середине комнаты – расплывчатый силуэт, шорох ткани, край широкого кожаного плаща – и застыл у дальней стены.

– Да знаю я, кто ты такой… Даже знаю, чем ты сейчас занимаешься – призраки стережешь… Но призраки бывают только в дешевых романах, Петруччо! Здесь никого нет, только ты и я!

– Всегда умел в душу влезть, пронырливый мент, – проворчал Клоп (и гость опять рассмеялся). – Зачем пришел?

– Принес тебе пару тысчонок, Петруччо.

– На кой они мне?

– Хочу, чтобы сдал ты мне еще одного дружка своего… Севера, который у тебя в Монтажниках хоронится. Хочу, чтобы проделал это элегантно, с огоньком, как и раньше…

– Перетопчешься! – выкрикнул Клоп. – Я никого больше не сдаю!

Стало тихо, как в гробу. Силуэт у дальней стены расплывался, как чернильное пятно – Клоп встряхнул головой: неужели опять сон? Но тут раздался голос, совсем рядом, и ухо обдало горячим дыханием.

– Не смеши меня, Петруччо. А как же договор?

– Какой еще договор?

– Кровью скрепленный. Что ты, Петруччо Васильевич, обязуешься поставлять мне души грешников-уголовников, а я тебе за это…

Гость сделал паузу и продолжил каким-то гнусавым, мерзким голосом, словно передразнивал кого-то:

– …А я тебе за это пару тысчонок!

Клоп отшатнулся, едва не упал с кровати.

– Ты кто? – прошептал он.

– Я? – удивился гость. – Я – тот, кому ты служишь. Ты что, до сих пор не понял?

В пятно лунного света вонзилась короткопалая когтистая рука-лапа, застыла на несколько мгновений, словно позволяя рассмотреть себя. Затем пальцы вздрогнули, согнулись, зашевелились в приглашающем жесте – и лунное пятно послушно сдвинулось с места, поползло по руке, постепенно выхватывая из темноты одетое в потертую кожу предплечье, плечо, мощную длинную шею, похожую на серебристый шланг, раздувающуюся и опадающую в такт дыханию, покрытую то ли блестками, то ли струпьями, то ли змеиной чешуей.

Бляха-муха…

Клоп вдруг ясно понял, что в следующую секунду увидит нечто такое, на что смотреть нельзя, невозможно, что просто разнесет на клочки его мозг. Старый вор зажмурился что есть силы, съежился на кровати…

И проснулся. В глаза бил яркий свет, кто-то теребил его за руку.

– В чем дело, Клоп?

Над ним нависло лицо встревоженное Севера – капюшон, бородка, черные очки.

– Север? – рявкнул на него Клоп. – Ты что здесь делаешь, мать твою?

Тот отстранился, озадаченно потер ладонью лицо, будто и сам толком не знал, как тут очутился. Потом медленно стянул с носа очки. Клоп все старался заглянуть ему в глаза, удостовериться, что это именно Север, а не какая-нибудь жуткая тварь с раскаленными камешками в глазницах. Но Север отворачивался, смотрел в сторону, кривился как-то странно… Клопу показалось, он улыбается. Ну, точно. Север смеялся. Ржал в голос.

– Ну что, Петруччо, обосрался? Ха-ха! Сел в говно? Как я тебя ловко разыграл! Теперь-то я точно знаю, что ты падла ссученная, а не вор!

Теперь Клоп проснулся точно. Сердце колотилось где-то под самым горлом, словно комок рвоты, просящийся наружу. Он посмотрел на часы. Три, начало четвертого. В доме было тихо и темно. И никакой луны. Встал, подошел к мониторам наружного наблюдения, включил экраны. Подъездная дорожка, кусты, ребра штакетника. Пусто. Во флигеле охраны горит окно. Клоп нажал кнопку вызова, через несколько секунд на одном из экранов появилась искаженная широкоугольным объективом камеры рожа Буратино.