Личные мемуары Е. П. Блаватской - Мэри Нэфф

Когда в Америке после публикации «Разоблаченной Изиды» был поднят вопрос о том, насколько правдивы описанные в ней события, д-р А. Л. Роусон из Нью-Йорка писал: «Мои личные чувства заставляют меня выразить свое сочувствие г-же Блаватской в ее неприятном положении в огне критики, подвергающей сомнению даже личное ее присутствие в разных странах. Критики доходят даже до утверждения, что в описываемых ею случаях находилась не она, а кто-то другой.

На прошлой неделе я читал письмо, написанное в Адене, в Аравии, в котором ставятся вопросы: «Действительно ли г-жа Блаватская является той настоящей Блаватской, которая несколько лет тому назад была так хорошо известна в Каире, Адене и других местах? Ибо если это она, то она восстала из мертвых, так как настоящая Блаватская умерла в доме своего друга в 1868 году в шести-семи милях от этого города. Настоящая г-жа Блаватская была богатой русской дамой из хорошей семьи, человеком с признанным литературным дарованием. У нее было много рукописей неопубликованных сочинений, которые после ее смерти исчезли вместе с ее секретаршей, постоянной ее спутницей. Нельзя ли предположить, что эта секретарша присвоила себе имя покойной, ее общественное положение и репутацию?»

К счастью, это все разъясняет г-жа Лидия Пашкова, русская княгиня, член Французского Географического Общества, проведшая много лет в путешествиях. Она знала в Адене умершую Наталию Блаватскую и многие годы была знакома с Еленой Блаватской, которую встречала в Сирии, Египте и других восточных странах.

Многие другие мои знакомые встречали г-жу Блаватскую на Востоке, например, известный хирург Давид Ч. Дадлей, д-р медицины из Манилы на Филиппинах, недавно вернувшийся оттуда на родину; Франк А. Хилл из Бостона, бывший в то время в Индии. Оба этих ученых удостоверяют многие из ее рассказов». [8, т. VII, с.30а]

«Начиная с 17 и до 40 лет я старалась стереть все следы моих путешествий. Когда я была в Италии, где училась у местной колдуньи, я свои письма посылала в Париж, чтобы оттуда пересылали их моим родным. Единственное письмо из Индии они получили от меня, когда я оттуда уже уехала. Когда я была в Южной Америке, мои письма посылались из Лондона. Я никогда не давала людям знать, где я нахожусь и чем я занимаюсь. Им бы больше нравилось, если бы я была обыкновенным человеком, а не исследователем оккультизма. Только тогда, когда я вернулась домой, я рассказывала тете о том, что письмо, которое она получила от К.Х., не было письмом от какого-то духа, как все об этом подумали. У тети были доказательства, что это живые люди, но она их считала продавшимися сатане. Теперь вы видели ее, — это деликатнейший, прекраснейший человек. Она готова свою жизнь, деньги, всё, что ей принадлежит, отдать другим. Но что касается ее религии, — тут она превращается в фурию. Я никогда не говорила с нею об Учителях». [14, с.154]

В другом месте Елена Петровна писала: «Все расскажу, как следует, все что ни делала, двадцать лет и более, смеясь над тем, «что скажут люди», заметая следы того, чем действительно занималась, т. е. изучением оккультизма, ради родных и семейства, которые тогда прокляли бы меня. Расскажу, как я с восемнадцати лет старалась заставить людей говорить о себе, что у меня и тот любовником состоит и другой и сотни их…» [4, с.214]

Продолжим ее рассказ о Митровиче: «Расскажу вам правду о нем. Какова она? Я познакомилась с ним в 1850 году, когда споткнулась о него, лежащего как труп, и чуть не упала. Это было в Константинополе. Я возвращалась ночью из Бугакдира в гостиницу Миссира. Он получил три основательные раны ножом в спину от одного или нескольких мальтийских разбойников и одного корсиканца, которые были подкуплены иезуитами. Я стояла возле него, еле дышавшего, более 4 часов оберегая от грабителей, пока мой провожатый нашел людей, которые помогли его унести. За это время к нам подошел лишь один турецкий полицейский, который попросил дать ему «бакшиш» и он тогда стащит этот мнимый труп в близлежащий пруд. При этом было видно, что больше всего его привлекали мои кольца. Он скрылся только тогда, когда увидел направленный на него мой револьвер. Помните, что это было в 1850 году и в Турции.

Я отвезла его в ближайшую греческую гостиницу, где его узнали и позаботились о нем.

На следующий день он попросил меня написать его жене и Софье Крувелли (его сердечной подруге, теперешней виконтессе Витью) в Ниццу и Париж. Я написала его жене, но Крувели не написала. Жена приехала из Смирны, где она тогда была, и мы с ней подружились.

Затем на многие годы я потеряла их из виду и вновь встретила его с женой во Флоренции, где они жили в Перголе. Он был карбонарием, пламенным революционером. Венгр по национальности, он родился в городе Митровиче и название этого города он выбрал в качестве партийного прозвища. Как мне кажется, он был внебрачным сыном герцога Луцея, который его воспитал. Он ненавидел священников, принимал участие во всех восстаниях и не был повешен австрийцами лишь потому, …но этого я не должна говорить. Затем я его вновь встретила в Тифлисе в 1861 году, снова с женой, которая умерла после того, как я из Тифлиса уехала.[26]

В то время мои родственники хорошо его знали, и он был дружен с моим двоюродным братом Витте.

Когда я бедного ребенка[27] отвезла в Болонью, надеясь его спасти, я вновь встретила Митровича в Италии и он сделал для меня все, что мог бы сделать мой брат. Затем умер ребенок, и так как у него не было никаких документов, а мне не хотелось давать своего имени во избежание сплетен, то за все это взялся Митрович, и в 1867 году в маленьком южнорусском городке похоронил внебрачного ребенка Барона под своим именем, говоря, что «это ему безразлично».

После того, не известив родных, что я временно вернулась в Россию, чтобы отвести обратно с няней несчастного ребенка, которого мне не удалось спасти, чего так хотел Барон, я просто написала отцу ребенка, извещая его, и уехала обратно в Италию с тем же паспортом…

И теперь, что бы я в ложной надежде оправдания, стала пробуждать все эти тени — матери ребенка, Митровича, его жены, самого бедного ребенка и всех других? Никогда! Это было бы низким, словно бы поруганием всего святого, и в то же время совершенно напрасным. Пусть мертвые спят спокойно! Вокруг нас много отвратительных теней. Не трогайте их, ибо им пришлось бы получить те же пощечины, те же оскорбления, которые получила я, и Вам бы никак не удалось защитить меня. Я не хочу лгать и не могу сказать правды. Что же нам делать? Что можем мы сделать?

Вся моя жизнь, за исключением тех недель и месяцев, которые я провела с Учителями в Египте и Тибете, так полна событий, в которых тайны и реальность, мертвые и живые, так переплетаются, что с целью оправдаться, мне пришлось бы раскрыть грехи живых и попрать тела мертвых. Я никогда не сделаю этого.