Три круга Достоевского - Юрий Кудрявцев

Один из героев ответил на замечание о величии нигилизма: «Мысль великая, но исповедующие не всегда великаны» [10, 351]. Такое бывает. Но Достоевский, в отличие от своего героя, более прочно связывает идею и ее исполнителей. Исполнители влияют и на величие идеи. По ним можно отчасти судить и о сути идеи. Ибо идея истинно великая вряд ли привлечет к себе «улицу». А если привлекает, то с ее величием не все в порядке.

Достоевский говорит и об идеях, берущих людей в плен. Го­ворит об ответственности идеи. Неполноценной, по Достоевскому, является идея, в которую сам автор не верит и по которой не живет.

Идеи нигилизма существуют. Они возникли при определен­ном, претендующем на абсолютность понимании действительнос­ти. Результаты этих идей негативны. Но, по Достоевскому, боль­шинство нигилистов не способно над этим задуматься. И писа­тель заостряет внимание на перспективах нигилизма, учения, с его точки зрения, ложного, европейского, к которому, однако, обра­тились русские нигилисты. В «Дневнике писателя» 1877 года Достоевский писал: «Таким образом, за достижение цели мы при­няли то, что составляло верх эгоизма, верх бесчеловечия, верх экономической бестолковщины и безурядицы, верх клеветы на природу человеческую, верх уничтожения всякой свободы людей, но это нас не смущало нисколько» [1895, 11, 24].

Приняли учение, не взяв во внимание особенностей русского народа. Не поняв ограниченности самого учения.

«Ясно и понятно до очевидности, что зло таится в челове­честве глубже, чем предполагают лекаря социалисты, что ни в каком устройстве общества не избегнете зла, что душа челове­ческая останется та же, что ненормальность и грех исходят из нее самой и что, наконец, законы человеческого духа столь еще неизвестны, столь неведомы науке, столь неопределенны и столь таинственны, что нет и не может быть еще ни лекарей, ни даже судей окончательных...» [1895, 11, 248 — 249].

Достоевский предостерегает против лечения, если лекари не знают суть и причину болезни. Он выступает против претензий на непогрешимость. Напоминает, что можно прийти совсем не к тому, к чему стремились. Это напоминание — многократное. Очень ярко оно проявляется во сне Раскольникова. Сон настоль­ко значителен, что я приведу его полностью.

«Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии в Европу. Все должны были погибнуть, кроме некоторых, весьма немногих, избранных. Появились ка­кие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бес­новатыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не счи­тали себя- так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и ве­рований. Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем в одном и заключается истина, и му­чился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправ­дывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной зло­бе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии, уже в походе, вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраива­лись, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех, но кто и для чего зовет, никто не знал того, а все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что вся­кий предлагал свои мысли, свои поправки, и не могли согласить­ся; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, сог­лашались вместе на что-нибудь, клялись не расставаться, — но тотчас же начинали что-нибудь совершенно другое, чем сейчас же сами предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и всё погибало. Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые и избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса» [6, 419 — 420].

Здесь нигилист, видимо, подводит предварительные итоги своей теории и своей практики. Итог преобразований — болезнь всего общественного организма. Полнейшее его расстройство. История — насмарку. Все надо начинать сначала. Для этого и остались «чистые и избранные». Но их не видно и не слышно. Видимо, то, что остались такие, есть накладка на сон фантасти­ческого, искажение действительности, смещение ее. В такой си­туации, которую рисует сон, лучшие не могут спастись. Они гиб­нут первыми. Итог нигилизма — гибель цивилизации, на форми­рование которой природа затратила сотни тысяч лет.

Такой же итог показан в записях к «Подростку»: «Фантасти­ческая поэма-роман: будущее общество, коммуна, восстание в Париже, победа, 200 миллионов голов, страшные язвы, разврат, истребление искусств, библиотек, замученный ребенок. Ссоры, без­законие. Смерть» [ЛН, 77, 59].

И как обобщенный символ будущего — топор, летающий вокруг Земли в виде ее спутника. И к этому привыкли как к само собой разумеющемуся. «Астрономы вычислят восхождение и за­хождение топора» [10, 10, 168] — вот как привыкли. Иван, частью которого является произносящий эти слова черт, не хочет в такой финал верить. На что черт отвечает: «Ты, я вижу, реши­тельно ждешь от меня чего-то великого, а может быть, и прекрас­ного. Это очень жаль, потому что я даю лишь то, что могу...» [10, 10, 168].

Действия Раскольникова топором и мысль, высказанная Свидригайловым о будущем в виде темной бани, получили в послед­нем романе завершение. Перспектива — топор, в виде спутника летающий вокруг земли, земли, где не без влияния этого топора цивилизация прекратила свое существование. Таков итог нигилизма, порожденного европеизмом и являющегося его составной частью.

В Россию нигилизм занесен. Но в Европе он закономерен. Это отражено в одной из политических статей, напечатанных в «Гражданине». Касаясь Испании, Достоевский пишет: «Юг же страны состоит почти весь из крупной земельной собственности, а народ почти совсем лишен земельного надела — оттого пролета­риат, коммунизм, желание захватить собственность силой и по­делить ее меж собою. Что коммунизм играет огромную роль в те­перешнем мятеже Юга Испании — то несомненно» [1895, 9, 360]. В статьях «Дневника писателя» есть подобного рода объяснение закономерности нигилизма. Убежденный, что основное стремление пролетария — самому стать собственником, Достоевский и это стремление объясняет влиянием буржуазного уклада жизни.