Бесплодные земли - Стивен Кинг

Где-то в четверть десятого к нему в комнату заглянул отец — минут через двадцать после того, как ушла мама, которая пробыла у него недолго и так ничего толком и не сказала. В одной руке Элмер Чемберс держал сигарету, в другой — стакан виски. Вид у него был не просто спокойным, а прямо — таки блаженным. Может быть, равнодушно подумал Джейк, папа сделал неслабый набег на мамины залежи валиума.

— Ты как, нормально, малыш?

— Да. — Для папы он снова стал маленьким славным мальчиком, который всегда держит себя в руках. Теперь, когда он смотрел на отца, глаза его не пылали больше. Обычные, матовые, без блеска, глаза.

— Я хотел сказать, ты прости, что оно так получилось. Не сердись на меня, хорошо? — Папа вообще не умел извиняться. Он это делал не часто, и получалось у него плохо. Джейку даже стало немножечко его жалко.

— Да все нормально.

— Тяжелый день, — сказал папа, сделав неопределенный жест рукою с пустым стаканом. — Может, просто забудем о том, что было? — Он произнес это так, как будто сия великая и логичная мысль только-только пришла ему в голову.

— Я уже все забыл.

— Хорошо. — В папином голосе явственно слышалось облегчение. — Тебе, по-моему, пора спать. Завтра утром тебе предстоит объясняться, да и экзамены в самом разгаре.

— Да, — сказал Джейк. — Как мама?

— Отлично. Отлично. Я иду к себе в кабинет. Много скопилось работы.

— Папа?

Отец настороженно оглянулся.

— А у тебя какое второе имя?

По выражению папиного лица Джейк понял, что отец лишь взглянул на оценку, не удосужившись даже прочесть сочинение, не говоря уже о записке от мисс Авери.

— У меня его нет. Просто инициал, как у Гарри С. Трумана. Только у меня — Р. А чего это ты вдруг спросил?

— Просто так, любопытно.

Ему удалось сохранить спокойствие, пока отец не ушел… но как только за папой закрылась дверь, Джейк упал на кровать и зарылся лицом в подушку, чтобы заглушить очередной приступ неудержимого смеха.

Когда Джейк убедился, что приступ прошел (хотя в горле еще щекотало, и иной раз остатки смеха прорывались наружу), а папа вплотную засел у себя в кабинете со своими неизменными сигаретами, виски, бумагами и небольшим бутыльком белого порошка, он вернулся за стол, включил лампу и открыл «Чарли Чу-Чу». Мельком глянув на редакционный лист, он обнаружил, что в первый раз книжка вышла в 1952-ом, а он сегодня себе приобрел экземпляр четвертого издания. Джейк заглянул в конец, но не нашел никакой информации об авторе, Берил Эванс.

Вернувшись к началу, Джейк внимательно рассмотрел картинку — улыбающийся мужчина, блондин, с гордым видом выглядывает из кабины старомодного паровоза, — и начал читать:

Боб Брукс служил машинистом в Железнодорожной Компании «Срединный Мир», на линии Сент-Луис — Топека. Такого хорошего машиниста не было больше нигде. Он был лучшим, а Чарли был лучшим из поездов!

Чарли 402 «Большой Мальчик» это, к вашему сведению, паровоз. И паровоз, надо сказать, с характером. Только машинист Боб имел право сидеть у него в кабине и давать гудок. Каждый знал, как гудит гудок Чарли — ВУУУ-УУУУ, — и когда он разносился веселым эхом над степями Канзаса, всякий, кто слышал его, говорил:

— Это едет наш Чарли и с ним — машинист Боб. Быстрее их нет никого между Сент-Луисом и Топекой!

Только заслышав гудок, ребетня высыпала во двор, чтобы в который раз поглядеть, как Чарли и машинист Боб проносятся мимо. Машинист Боб всегда улыбался детишкам и махал им рукой. Дети тоже ему улыбались и махали в ответ.

Машинист Боб знал один секрет. Он, единственный из людей, знал, что Чарли Чу-Чу живой. То есть, по-настоящему. Однажды, когда они возвращались из Топеки в Сент-Луис, машинист Боб услышал, как кто-то поет, очень тихо, почти неслышно.

— А ну кто здесь со мною в кабине? — строго спросил машинист.

— Тебе бы надо сходить к психиатру, машинист Боб, — пробормотал Джейк, переворачивая страницу. На следующий картинке машинист Боб, наклонившись над автоматической топкой Чарли Чу-Чу, с любопытством заглядывал под нее. Интересно, подумалось Джейку, а кто ведет поезд и смотрит, чтобы коровы (не говоря уже о ребятишках) случайно не выскочили на пути, пока Боб ловит «зайцев» в кабине. Как видно, знания Берил Эванс о поездах были крайне скудны.

— Не волнуйся, — раздался вдруг тихий и хрипловатый голос. — Это всего лишь я.

— Кто это — я? — переспросил машинист Боб все тем же суровым, серьезным голосом. Он, потому что, по-прежнему думал, что кто-то решил над ним подшутить.

— Чарли, — сказал тихий и хрипловатый голос.

— Как бы не так! — сказал Боб. — Поезда не разговаривают человеческим голосом! Я, может быть, много чего не знаю, но уж это я знаю точно! Если ты Чарли, тогда давай сам погуди в свой гудок, ты это должен уметь!

— Ну конечно! — сказал тихий и хрипловатый голос, и тут же раздался веселый гудок, прокатившийся эхом над простором Миссури: ВУУУ-УУУУ.

— Батюшки! — воскликнул машинист Боб. — Это действительно ты!

— Я же тебе говорил, — сказал Чарли Чу-Чу.

— Почему же я раньше не знал, что ты живой? — спросил машинист Боб. — Почему ты со мною не разговаривал?

И тогда Чарли Чу-Чу пропел Бобу песенку своим тихим и хрипловатым голосом:

Не задавай мне дурацких вопросов,В дурацкие игры я не играюсь.Я простой, чу-чу, паровозик,И таким навсегда останусь.Только мчаться вперед я хочуПод небом синим, как в первый раз,И быть паровозом счастливым, чу-чу,Пока не настанет мой час.

— А ты будешь еще со мной разговаривать? — спросил Боб. — Мне бы очень хотелось.

— Мне тоже, — сказал Чарли. — Ты мне нравишься, машинист Боб.

— Ты тоже мне нравишься, Чарли, — сказал машинист Боб и теперь уже сам дал гудок, просто чтобы показать, как он счастлив.

ВУУУ-УУУУ! Так громко и весело Чарли еще никогда не гудел, и все, кто слышал гудок, вышли на улицу — посмотреть.

Иллюстрация к этим последним словам повторяла рисунок с обложки. На всех предыдущих картинках (исполненных в грубой, чуть примитивной манере, которая напоминала рисунки из любимой «младенческой» книжки Джейка, «Майк Маллиган и его паровая машина») паровоз был не более чем паровозом — безусловно, штуковиной интересной для мальшичек 50-х, для которых, собственно, и предназначалась книжка, но все же бездушной машиной. А на этой, последней, картинке паровоз приобрел явные человеческие черты. Глаза, рот, улыбка. Джейку опять стало жутко, несмотря на улыбку Чарли и на весьма неуклюжий слог, которым написан был этот немного жеманный, но милый рассказ.