Василий Теркин - Петр Боборыкин

Как мотылек на огонь ринулась она на страсть. Все положила в нее… Все! Да что же все-то? Весь пыл, неутолимую жажду ласки и глупую бабью веру в вечность обожания своего

Васи, в его преклонение перед нею…

И через год — вот она, как зверь, воет и бьется, готова кидаться как бесноватая и кусать всех, душить, резать, жечь. стр.243

— Царица небесная! Смилуйся!

Она приподнялась и, сидя на земле, опустила голову в ладони. Нет, это обмолвка! Веры в ней нет никакой: ни раскольничьей, ни православной, ни немецкой, ни польской, ни другой какой нынешней: толстовской или пашковской… С тех пор как она замужем и в эти два последних года, когда она только жила в Васю, ни разу, даже у гроба отца своего, она не подумала о Боге, о том, кто нас поставил на землю, и должны ли мы искать правды и света. Никто вокруг нее не жил в душу, в мысль, в подвиг, в милосердие. Только мать обратилась опять к божественному; но для нее это — изуверство, и смешное изуверство. Мешочек с сухарями, лестовки да поклоны с буханьем головы по тысяче раз в день, да угощение пьяных попов-расстриг. Детей нет, дела никакого, народа она не жалеет, теперешнего общества ни в грош не ставит, достаточно присмотрелась к его беспутству и пустоте…

Что возвратит ей любовника? Какое приворотное зелье? Тумана страсти ни на один миг не прорвало сознание, что в нем, в ее Васе, происходит брожение души, и надо его привлекать не одними плотскими чарами.

Опять мелькнули в ее мозгу прозрачное лицо Калерии и взгляд ее кротких улыбающихся глаз. Злоба сдавила горло. Она начала метаться, упав навзничь, и разметала руки. Уничтожить разлучницу — вот что заколыхало Серафиму и забило ей в виски молотками.

И когда яростное напряжение души схватилось за этот исход, Серафима почувствовала, как вдруг всю ее точно сжало в комок, и она застыла в сладострастье кровавой расплаты.

XX

Стук в дверь разбудил Теркина.

Он обернулся на окно, завешенное шторой. Ему было невдомек, сколько он спал; вряд ли больше двух-трех часов.

— Василий Иваныч! Батюшка! — послышался детский шепот за дверью.

Говорил Чурилин.

— Что тебе? Войди!

Карлик в темноте вкатился — и прямо к постели. стр.244

— Батюшка! Пожалуйте поскорее! Страсти какие!

— Пожар?

— Барыня, Серафима Ефимовна… они сторожат… притаились… что-то с барышней хотят сделать… Кинжал я у них видел..

— Что ты городишь!

Но Теркин уже вскочил и сейчас все вспомнил. Лег он, дождавшись Калерии, в большом волнении. Она его успокоила, сказала, что мальчик еще жив, а остальные дети с слабыми формами поветрия. Серафима прошла прямо к себе из лесу. Он ее не стал ждать и ушел наверх, и как только разделся, так и заснул крепко. Не хотел он новых сцен и решил утром рано уехать в посад, искать доктора и побывать у местных властей.

— Пожалуйте, пожалуйте! — понукал его карлик.

Теркин зажег свечу и надел халат прямо на ночное белье.

— Говори толком! — грозно крикнул он.

Чурилин, с бледным лицом и влажным лбом, заикаясь, заговорил опять шепотом:

— Прокрадутся к барышне, верьте слову… Я вас и барышню жалеючи, Василий Иваныч. Тут душегубство будет… Пожалуйте, батюшка!

И он дергал своей ручкой за полы халата, но в глазах его, кроме испуга, была твердость воли — захватить покушение и уличить Серафиму. Он ее не выносил и постоянно за ней подглядывал.

— Свети! — приказал ему Теркин.

Карлик покатился вперед, держа свечу. Он был босиком, в ночных панталонах и в цветной рубашке с косым воротом. И Теркин в туфлях шагал через ступеньку.

— Потише, потише! — пустил детским шепотом Чурилин.

Только что они спустились на площадку, как из угловой комнатки, где спала Калория, долетел испуганный возглас, а потом сдавленный крик.

Теркин выхватил у карлика подсвечник и побежал туда. Чурилин за ним.

У двери, оставшейся не запертой, Теркин быстро поставил подсвечник на комод и кинулся к постели; захваченный чувством большой опасности, он сразу не мог разглядеть в полутемноте, что тут происходит. стр.245

Новый крик, — он узнал голос Калерии, — заставил его наброситься на Серафиму, схватить ее сзади за плечи и стремительно отбросить назад.

— Так ты вот как! — глухо крикнул он.

На кровати Калерия в ночной кофте, с распущенными волосами, откинулась к стене, спустила ноги и схватилась одной рукой за левое плечо. На белье выступила кровь. Она уже не стонала и только другой рукой силилась прикрыться одеялом.

Серафима вырывалась от Теркина — на ней был пеньюар — и правой рукой как будто силилась нанести удар по направлению к Калерии. Вся она дрожала, из горла выходил хрип. Зрачками она тихо поводила, грудь колыхалась, спутанные волосы покрывали лоб.

— Пусти! Пусти!.. — крикнула она, яростно рванулась как раз к кровати и упала на одно колено.

Карлик подбежал к ней с другой стороны, схватил за свободную руку и повис на ней. Теркин стал выхватывать у Серафимы кинжал, вырвал с усилием и поранил себя в промежутке между большим и указательным пальцами.

— Василий Иваныч! Родной!.. За меня!.. Господи!

Калерия вскочила, забыв про босые ноги, и мимо Серафимы бросилась к Теркину.

Он успел уже нагнуться к Серафиме, схватил ее в охапку, пронес к ней в спальню, куда уже прибежала сонная горничная, почти бросил на постель, крикнул Степаниде: "Ступай отсюда!" — вытолкал ее и запер дверь на ключ.

— Батюшка!.. Барин!.. Они на себя руки наложат! — вся уже в слезах взмолилась Степанида.

— Не наложит! Небось! — гневно и жестко крикнул он. — Только слышишь, — и он грозно поглядел на нее, — ни гугу! Боже тебя сохрани болтать!

К Калерии он бросился назад, уже совсем овладев собою, как всегда, в минуты настоящей опасности.

— Голубчик! — встретила она его умоляющим тоном. -

Ради Создателя, не бойтесь вы за меня и не гневайтесь на нее. Ничего! Чистые пустяки! Видите, я сама могла перевязать.

Она уже сидела в постели, и Чурилин держал перед ней ее ящичек, откуда она уже достала корпию и бинт и обматывала себе плечо, подмышку. Один рукав кофты она спустила, и в первые минуты присутствие стр.246

Теркина не стесняло ее; потом она взглянула на него с краской на щеках и выговорила потише:

— На минуточку… пошлите мне Степаниду… Или нет, я сама…

— А его вам оставить? — спросил Теркин, указав головой на карлика. — Я выйду.

— Он — ничего!..

Она даже усмехнулась, и в глазах у нее не было уже ни страха, ни даже беспокойства.

Теркин вышел в коридорчик.

— Бьются они там, — доложила ему шепотом Степанида, все еще в слезах. — Позвольте, барин, хоть воды… спирту…

Из спальни раздавался истерический хохот Серафимы.

— Ничего! Пройдет! — так же жестко выговорил он и тут только вспомнил, что надо припрятать кинжал, брошенный на пол.

"Вещественное доказательство", — подумал он, вышел на заднее крыльцо и присел на ступеньку.

Ночь пахнула ему в лицо свежестью.

Он уже не боялся больше за Калерию и ни чуточки не жалел Серафимы. Его нисколько не трогало то, что эта женщина пришла в такое безумство, что покусилась на убийство из нестерпимой ревности, из обожания к нему.

"Распуста! — выговорил он про себя то самое слово, которое выплыло у него в лесу, когда он там, дорогой в Мироновку, впервые определил Серафиму. -

Злоба какая зверская! — толпились в нем мысленно приговоры. — Хоть бы одна человеческая черта… Никакой сдержки! Да и откуда?.. Ни Бога, ни правды в сердце! Ничего, кроме своей воли да бабьей похоти!"

Ему как будто стало приятно, что вот она теперь в его руках. Хочет — выдаст ее судебной власти… Большего она не заслуживает.

Это проскользнуло только по дну души, и тотчас взяло верх более великодушнее чувство.

"Выпущу завтра — и ступай на все четыре стороны. Дня не останусь с нею! Калерию Порфирьевну я должен оградить первым делом".

И с новой горечью и надеждой стал он думать о том, что без нее, без соблазна, пошедшего от этой именно женщины, никогда бы он не замарал себя стр.247 в собственных глазах участием в утайке денег Калерии и не пошел бы на такой неблаговидный заем.

"Подлость какая! — чуть не вскричал он вслух. Ограбить девушку, оскорблять ее заочно, ни за что ни про что, ее возненавидеть, да еще полезть резать ей горло ножом сонной, у себя в доме!.."

Тут только наплыв нежной заботы к Калерии охватил его. Его умиление перед этой девушкой "не от мира сего" вызвало тихие слезы, и он их не сдерживал.

— Барин! — раздался сзади возбужденный шепот Чурилина. — Барышня вас просят к себе.

— Легли опять в постель?

— Да-с. И сами себя перевязали. Я диву дался…

Карлик считал себя немножко и фельдшером. Ловкость

Калерии привела его в изумление.