Аврора - Жюльетта Бенцони

Амалия и Аврора, привычные к придворным правилам, приняли как должное живой коридор, который образовали для их прохода перешептывающиеся подданные. Они спокойно приблизились к трону курфюрстины и одновременно, бок о бок, на предписанном этикетом расстоянии сделали низкий реверанс. Ее королевское высочество поблагодарила их кивком головы и улыбкой.

— Графиня Левенгаупт, графиня Кенигсмарк, добро пожаловать! — произнесла Анна София удивительно низким для женщины голосом. — Мы давно желаем вас увидеть. Ваше место, фрау фон Левенгаупт, будет рядом с вашим супругом, генералом, чью доблесть мы так ценим. Естественно, некоторое время вы пробудете рядом с вашей сестрой, разделяя постигшее вас обеих горе. Мы посчитали, что наступило время соединить под нашей дланью семью, испытывающую такие страдания. Мы подумали, что здесь, вдали от Ганновера, где разразилась драма, вам будет легче прийти в себя и забыть о произошедшем.

В ответ прозвучал почтительный, но твердый голос Авроры:

— С позволения Вашего королевского высочества, я не стремлюсь все забыть. Я ищу правды, и, в зависимости от того, какой она окажется, моя месть...

— Право мстить принадлежит только Богу, графиня! Предоставьте возмездие Ему и подумайте о себе. Вы очень красивы и молоды... Кстати, сколько вам лет?

Вопрос был не слишком тактичный, и задать его, тем более при таком количестве людей, была вправе только королева.— Двадцать шесть, мадам, — ответила Аврора с улыбкой.

— И вы до сих пор не замужем? Что же, вы все эти годы жили среди слепцов?

— Нет, в кавалерах недостатка не было, но я всех отвергала.

— Почему?

— Прошу меня простить, Ваше королевское высочество, но мне ни один не пришелся по вкусу. Моя сестра вышла замуж по любви. Я решила последовать ее примеру и на том стою.

— Браво! — громко донеслось от дверей. — Отлично сказано! Брак без любви — как это, должно быть, ужасно!

Паркет заскрипел от шагов рослого мужчины в зеленом охотничьем наряде, в шляпе, с плетью в руке, перед которым придворные склонились с покорностью хлебного поля на сильном ветру. Аврора поняла, что в зал вошел сам князь-курфюрст Саксонии, и поклонилась ему по примеру остальных. Он быстро приблизился к матери, обнял ее и небрежно бросил на пол шляпу. Обняв густо покрасневшую жену, он перевел взгляд на двух новых придворных дам.

— Счастлив видеть вас вновь, фрау фон Левенгаупт! — Он подал руку Амалии, помогая ей выпрямиться, потом помог и Авроре, но ее руку не выпускал гораздо дольше.

— А вот наконец и графиня Аврора!

Целую минуту, показавшуюся ей вечностью, в зале стояла тишина: тот, кого уже прозвали Августом Сильным, смотрел на сестру Филиппа так пристально, что она покраснела, но глаз не опустила. Не из дерзости, а потому, что взгляд курфюрста ее заворожил.

— Как вы на него похожи! — негромко сказал он. — И при этом вы — воплощение женственности, тогда как Филипп олицетворял все мужские достоинства!.. Я бесконечно счастлив принять вас здесь.

От спазма в горле Аврора не смогла проронить ни слова, но курфюрст и не ждал ответных слов, а просто поднес ее руку к своим губам, а потом уронил... И молча зашагал прочь. Все присутствующие, застигнутые врасплох, остолбенело наблюдали за его уходом: он даже не дал им времени оказать положенные ему почести, и лишь после исчезновения курфюрста по толпе пробежал ропот, похожий на рябь на воде... Аврора стояла, не шевелясь. Чувствуя, что надо нарушить молчание, Амалия обернулась на царственную мать и ее невестку и произнесла с натянутой улыбкой, нарочито умильным тоном:

— Похоже, нам пора уйти. Мы с сестрой не хотим злоупотреблять временем и добротой Ваших высочеств.

Ей не очень понравился грозный прищур Анны Софии и забитый вид ее невестки. Тем не менее вдовствующая курфюрстина нашла силы для улыбки.

— Ваш визит доставил нам большое удовольствие, графини, и мы надеемся видеть вас снова и снова. Не так ли, дочь моя? — обратилась она к Кристине Эберхардине, которая ответила ей утвердительным кивком.

Получив это дозволение на уход, сестры удалились так же неторопливо, как и пришли, под тот же восхищенный шепот, сопровождавший их до самой лестницы. Там, вопреки их ожиданию, Левенгаупта не оказалось. Дар речи вернулся к Авроре только в карете.

— Что это было? — спросила она, проводя рукой по глазам, словно опомнившись от забытья.

— Похоже, ты сильно впечатлила государя.

— Ты так считаешь?

— Я в этом совершенно уверена, как и все присутствовавшие. Никогда я не видывала такого приема! Потому и решила его свернуть. Трудно было представить обмен светскими любезностями с курфюрстинами, заметившими, что курфюрст прямо у них на глазах в тебя влюбился!

От этого слова Аврора затрепетала, но быстро совладала с собой и пожала плечами.

— Влюбился? Ты шутишь, это невозможно!

— Уверяю тебя! — со смехом проговорила Амалия.

— Но это же ужасно! Я больше не посмею заявиться во дворец. Курфюрстины меня возненавидят...

— Ты прожила целых два года при блудливом ганноверском дворе и умудрилась сохранить наивность? Теперь, может статься, молодая Кристина будет с тобой холодна — если осмелится! Но Анне Софии это не впервой, она знает цену своему сыну.

Долго бы пришлось искать другое, столь же влюбчивое, сердце! Помнишь, что про него рассказывал Филипп? Они вместе изрядно поволочились за юбками! Но мне интереснее другое: тебя тоже пронзила любовь с первого взгляда?

— Что за нелепость! Признаюсь, я нашла его... внушительным. Вот подходящее слово: внушительный! Это, судя по всему, сильная натура. Но ты сама все слышала: он не забывает друга, потому я и тронула его сердце. Тем лучше! Надеюсь, он поможет мне в поисках, и с его помощью мы наконец отыщем Филиппа. Ничего другого я от него не жду...

Сказав это, она отвернулась к окну, и Амалия оставила сестру в покое. Предоставленная себе, Аврора попыталась разобраться в странном ощущении, посетившем ее в тот момент, когда принц впился в нее своим слепящим и одновременно властным взглядом. Никогда еще она не чувствовала ничего подобного перед мужчинами, даже самыми обольстительными. А ведь этот был почти что уродлив: обветренная кожа, лохматые брови, большой нос, чувственный и одновременно презрительный рот; но это было неотразимое уродство, озаренное высоким чистым лбом, над которым топорщилась настоящая львиная грива! В его двадцать четыре года в нем уже не осталось ничего от юноши: это был мужчина в полном расцвете сил, и ей ничего не стоило поверить, что он, как утверждали, легко гнет конские подковы. Она представила, как он это делает своими могучими ручищами, в которых только что трепетала ее хрупкая рука...