Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра - Олег Егоров

Четвертая часть дневника написана в совсем другом духе. Она отражает новый социальный статус автора – воспитателя наследника. В ней описываются регулярные путешествия Жуковского, прежде всего зарубежные.

Две группы дневников (1804 – 1806, 1814 гг.), которые представляют своеобразный автобиографический роман воспитания, в соответствии с классическим романом воспитания имели существенный изъян. В «романе»-дневнике Жуковского отсутствовала часть, которая в классической традиции носила название «Годы странствий». Содержание этой части обыкновенно составляло описание того, как во время путешествий расширяется горизонт познаний героя, как знакомство с жизнью различных народов и культур способствовало окончательному становлению его личности. В дневниках Жуковского нарушается хронологическая последовательность классической сюжетной схемы, зато соблюдается жизненная логика их автора. «Годы странствий» падают на зрелый период его жизненного пути. Обстоятельства сложились так, что знакомство Жуковского с европейской цивилизацией проходит не в ранние юношеские годы, а в период, когда он был уже известным поэтом. Дневники 1820 – 1830-х годов сюжетно воспроизводят недостающую часть и ярко живописуют процесс художественного, политического и гражданского воспитания автора. Не случайно А.И. Тургенев, встретившийся с Жуковским в Германии, писал брату Николаю в сентябре 1827 г.: «Здесь началось его <Жуковского> европейское образование»[320]. Сюжет дневника Жуковского является аналогом художественного сюжета европейского романа воспитания (Гете, Г. Келлер, Л. Тик).

Острый драматический сюжет разворачивается в «Дневнике для отдохновения» А.П. Керн. Он велся в период увлечения Анны Петровны молодым офицером, фигурирующим под «цветочными» именами Шиповника и Иммортеля. Динамика сюжета была задана той жизненной ситуацией, которая сложилась к началу его ведения. Экспозицией служит тяжелое душевное состояние Керн, которое она испытывала вследствие хронического взаимного отчуждения с мужем. Знакомство с образованным и душевно чутким офицером производит переворот в жизни молодой женщины, и она решает описать этот «роман» по горячим следам в форме дневника в письмах к своей тетке Феодосии Полторацкой.

Хотя развитие действия нельзя предугадать, сюжет дневника вполне предсказуем: жизнь не может повернуться в желанном для автора направлении, и она не может этого не осознавать. Поэтому перипетии дневникового сюжета воссоздают лишь те ситуации, которые были допустимы в рамках нравственных норм среднего служилого дворянства 1820-х годов. Закономерно, что в начале дневника Керн оговаривает это обстоятельство: «Я обещала поверять вам все мои мысли, а также поступки, ни в чем не меняя порядка, который заведен был у нас в то блаженное время, когда мне не приходилось прибегать для этого к помощи пера и бумаги»[321].

Как человек образованный, начитанный в модной тогда сентиментальной и романтической литературе, Керн строит повествование в своем дневнике по образцу любовного романа. Линия ее отношений с «другим» постоянно пересекается под ее пером с нравоучительными цитатами из французских источников. Подробные выписки, по замыслу автора, должны были оправдать ее поступки в ее собственных глазах и перед людьми ее круга («Течение жизни нашей есть только скучный и унылый переход, если не дышишь в нем сладким воздухом любви»; «Прошу вас, посоветуйте Шиповнику прочитать один роман: «Леонтина», соч. Коцебу. Скажите ему, что вам хочется его прочесть, потому что я вам о нем говорила и нахожу в нем много схожего с историей моей жизни»; «<...> предложите ему быть моим Йориком, а я с радостью буду его Элоизой <...>»; «<...> Скажу теперь, как Сен-Пре <...>»)[322]. Стремление встроить любовную интригу в литературный сюжет, а коллизии популярных художественных произведений использовать в качестве комментариев к личным конфликтам составляет своеобразие сюжетного действия дневника Керн.

Другой отличительной особенностью журнала является то, что Керн организует его сюжет, постоянно заглядывая в будущее, т.е., как и писатель, словно предвидит его исход: «Иногда я воображаю с удовольствием, когда придут счастливые времена, т.е. я буду с вами вместе, непременно будем читать этот нескладный, но справедливый и пространный журнал»[323]. Создается впечатление, что у Керн имеется замысел окончания дневника. От этого структура сюжета приобретает отчетливые очертания.

Целенаправленно ориентирован на «литературность» дневник А.А. Олениной. В нем автор рассказывает о прошедшей любовной истории, и это обстоятельство придает сюжету художественную завершенность. Для усиления объективности Оленина ведет рассказ от третьего лица как профессиональный беллетрист: «Я говорю от третьего лица, опускаю первые годы, перехожу прямо к делу»[324]. В первых подневных записях Оленина использует литературный прием, напоминающий введение в текст произведения мнимого издателя, который в предисловии к роману дает некоторые пояснения для читателя. Романическим является и начало сюжетного действия. В экспозиции рассказчица знакомит воображаемого читателя с главными и второстепенными действующими лицами, дает некоторым из них (Пушкину) развернутые характеристики.

Но такая метода не соответствует классической структуре подневных записей, и Оленина решает перейти к изложению событий от первого лица: «Я хотела написать роман, но это мне надоедает, лучше уж я это брошу и просто буду писать дневник»[325].

Изменение формы повествования, однако, не влияет на структуру и порядок развертывания сюжета. Оленина делит текст на части, озаглавливает их, и названия, по замыслу автора, должны отражать динамику сюжетного действия («Непоследовательность, или надо прощать любовь», «История казака», «Его первые впечатления», «Ссора» и т.п.). Эпиграфы, которые Оленина предпосылает многим подневным записям, заменяют названия и, так же как и последние, способствуют четкой структуризации сюжета.

История любви Олениной, которая служит сюжетной основой дневника, завершается раньше, чем автор прерывает работу над ним. Все последующие события являются своего рода развернутым эпилогом, в котором говорится о незначительных, с точки зрения основного события, фактах светской и семейно-бытовой жизни. Эта мысль подтверждается словами заключительной записи дневника: «Прошло целых четыре года, и мой журнал не продвинулся вперед»[326]. Но объяснение такому необычному факту Оленина дает гораздо раньше. Она рассматривает центральный сюжет дневника – историю своей любви – как поиски идеала, свойственные каждой девической душе. Таким образом, литературность сюжета сочетается с его жизненной типичностью, что позволяет расценивать дневник Олениной и как литературный, и как человеческий документ: «Я не любовь к нему имею, но то неизъяснимое чувство, которое имеешь ко всему прелестному и достойному. Он был мой идеал»[327].

Как уже отмечалось, во второй половине XIX в. литературно-поэтические начала дневникового сюжета ослабевают. Происходит прозаизация жанра за счет проникновения в его повествовательную ткань внелитературных, антипоэтических элементов. Сюжет сближается либо с социологической схемой (Короленко), либо ищет опоры в голом индивидуализме автора (Башкирцева). Эта тенденция свидетельствовала о том, что вне связи с литературой структура дневникового сюжета размывалась. Вместо устойчивой связи элементов образовывались самостоятельные фрагменты, последовательность которых не обладала выразительными возможностями, свойственными короткому, но целостному пласту жизни.

Ярким примером распада сюжетного ядра дневника является жизненная летопись М.А. Башкирцевой. Дневник юной художницы был рассчитан на публикацию, т.е. она заранее планировала его окончание. Событийная завершенность открывала большие возможности для сюжетной организации дневника. И в нем действительно имеется богатый материал из всякого рода историй, который авторы типа Керн и Олениной сумели бы облечь в соответствующую литературно-эстетическую форму. Но при всей эмоциональной избыточности записей дневника в нем отсутствует поэзия как образная стихия, и это несмотря на незаурядный живописный талант Башкирцевой.

Башкирцева не просто не использует стихи или художественную прозу, как ее предшественницы в данном жанре, – она не в состоянии поэтически мыслить. Ее многословие и повышенная эмоциональность часто выливаются в риторику, изложение душевных переживаний обнажает эгоистическую сущность ее натуры, а любовные истории, при всей их невинности, походят на банальные приключения избалованной и пресыщенной удовольствиями богатой барышни. В сюжетах ее дневника нет и намека на мир утонченных чувств и изящных поэтических образов-сравнений дневников Керн и Олениной. Не усиливает эстетический эффект летописи и ранний мучительный конец ее автора. Он воспринимается не как драматическая развязка, вытекающая из развития действия, а как неприятный, но закономерный факт.