Комбатант - Александр Бушков

— Я и не собираюсь пока что, — сказал Бестужев. — Что ещё у вас слышно?

— Бригадир Ламорисьер по настоянию Гартунга использует этот прискорбный инцидент, чтобы нанести нешуточный удар по вашей революционной эмиграции. («Ага, он и этого добился», — констатировал Бестужев). Деталей я не знаю, не вовлечён, но удар будет серьёзный. Вообще… По кое-каким донесениям агентуры у меня сложилось впечатление, что мосье Гартунг чуточку нервничает в этом вопросе, словно сам ждёт некоего удара от своих подопечных. Есть основания думать именно так, хотя я и не представляю, в чём удар этот должен заключаться, разве что обычное покушение…

У Бестужева были на этот счёт кое-какие соображения, но он промолчал — ну да, те самые границы доверия, престиж ведомства, правила игры…

— Между прочим, прошли первые допросы Гравашоля, — сказал Ксавье. — Он действительно намеревался совершить покушение на его величество короля Италии… и вот тут перед бригадиром встали нешуточные сложности. Следует полностью исключить всякое упоминание о Штепанеке. Никакого Штепанека не было. Понимаете, кто на этом категорически настаивает?

— Разумеется, — кивнул Бестужев.

— В общем, эту загвоздку удалось преодолеть — Гравашоль человек разумный, идёт на некоторые компромиссы… Не исключено, что мы с вами можем попасть в список награждённых, о котором всерьёз заговорила итальянская сторона…

— К чёрту! — сказал Бестужев нетерпеливо. — Что Штепанек?

— Вот тут мне вас порадовать нечем, — сказал Ксавье с неподдельным унынием. — И он, и мадемуазель Луиза словно растворились в воздухе. Она оставила в отеле весь свой багаж, я подозреваю, у неё был некий план отхода, который начал осуществляться немедленно после того, как она, если можно так выразиться, воссоединилась со Штепанеком… В фирме Хорнера она более не появлялась, никаких следов. Соображения у меня, конечно, есть… Что сделали бы вы на её месте?

— Немедленно попытался бы покинуть Францию, — сказал Бестужев, не особенно и раздумывая. — Либо переправиться в Англию — это гораздо ближе, чем Испания — либо здесь же, во Франции, сесть на трансатлантический пароход.

— Так и я рассуждаю, — кивнул Ксавье. — И Ламорисьер… и Гартунг. По настоянию последнего на поиски брошены нешуточные силы… вот только ситуация имеет свою специфику. Мы не можем официально преследовать ни её, ни инженера. Нельзя ни словечком упоминать ни о бриллиантах, ни о приятельстве Штепанека с Гравашолем… это не нужно не только Гартунгу, но и вообще русской полиции, я правильно понял?

— Да, — сказал Бестужев. — А то ещё, не дай бог, попадут в руки вашей Фемиды, но это нам совершенно ни к чему…

— Я понимаю, — сказал Ксавье и улыбнулся с некоторым озорством. — Господин майор, я прекрасно помню наш разговор о «Трёх мушкетёрах»… точнее, его продолжении… в общем, о баронстве, скачущем на одном коне с Бофором… Я приложу все силы, чтобы первым о достижениях, если они будут, узнали вы. Это для меня в некоторой степени и вопрос чести, у меня есть свои побуждения, простирающиеся далее мечты об ордене… хотя и орден вещь неплохая… От вас требуется одно: просто-напросто притаиться где-либо на некоторое время. Вам необходима моя помощь в этом?

— Право же, нет, — с лёгкой улыбкой сказал Бестужев.

Ксавье ответил такой же улыбкой:

— Ну значит, я правильно догадался… Если вы не просите о помощи, у вас есть либо надёжное убежище, либо надёжный запасной паспорт…

— Вы хороший полицейский, Ксавье, — сказал Бестужев.

— Рад слышать. К сожалению, мой бригадир придерживается противоположного мнения… но я постараюсь это пережить. И дать ему случай изменить точку зрения.

Ну, и здесь мотивы на поверхности, подумал Бестужев с некоторым облегчением. Уязвлённое самолюбие, желание уесть начальство, нешуточное честолюбие и мечта об ордене… Но, в отличие от Гартунга, сей молодой человек не склонен к подлостям, а следовательно, на него можно полагаться… А поскольку о здоровом цинизме забывать не след, можно выразиться и иначе: молодому инспектору крайне выгодно играть на стороне Бестужева, а не против него.

— Договорились, — сказал Бестужев. — Я буду сидеть тихо, как мышка, и ждать результатов. Всё равно сам я ничего предпринять не в состоянии… На вас вся надежда.

…Выйдя из дома по улице Мари-Роз, Бестужев слежки за собой не обнаружил: строго говоря, только теперь можно быть уверенным, что Ксавье де Шамфор до последнего момента играл честно. Он и поселил Бестужева в эту крохотную съёмную квартирку — то ли конспиративную полицейскую, то ли просто имевшую некоторое отношение к полиции. Здесь Бестужев и просидел безвылазно более чем двое суток — которые, он был уверен, придётся вспоминать как худшее время в жизни. Потому что нет вещи тягостнее, чем долгое ожидание, да вдобавок события могут развернуться совершенно непредсказуемо, по нескольким вариантам, среди которых хватает и скверных…

В кармане лежало только что полученное письмо от полковника Васильева. Старый волк политического сыска писал шифром именно то, чего Бестужев, в принципе, и ожидал: нужно не торопиться, не пороть горячку, по возвращении в Петербург крайне деликатно обсудить ситуацию с ответственными, серьёзными людьми, поскольку дело крайне деликатное… И всё такое прочее. Полковник был совершенно прав, именно так и следовало поступить — вот только на душе присутствовал нехороший осадок. Ну, хорошо ещё, что свои знают, в каком положении он очутился, а значит, есть шанс, что при скверном обороте дела…

Несильный, но чувствительный толчок чем-то твёрдым в поясницу оказался настолько неожиданным, что Бестужев едва не упал — он шагал, расслабившись, погруженный в свои мысли и никак не ожидал подобного.

Резко обернулся, в первый миг потянувшись даже к револьверу в кармане брюк, но тут же убрал руку. Всё оказалось гораздо проще и неопаснее: невысокий господин в котелке одной рукой вел по тротуару велосипед, а в другой держал развёрнутую газету и определённо пытался читать её на ходу, отчего и случился с ним небольшой конфуз…

— Простите, сударь… — произнёс виновник инцидента на французском. — Я, право, виноват…

Он выглядел удручённым — но в то же самое время чертовски нетерпеливо косил глазом в газету, словно там было напечатано нечто важное, касающееся его лично: ну, скажем, неожиданное наследство от дяди-миллионщика… Судя по лицу, вычитанные господином в котелке новости именно что радостные для него…

— Пустяки, — отозвался Бестужев. — Не стоит извинений…

Он произнёс это тоже на мелодичном наречии Вольера, Руссо и анархиста Гравашоля, хотел было идти дальше…

Два события произошли одновременно. Он узнал этого, в котелке, и ошибиться никак не мог: рыжеватая бородка, сократовский лоб, характерный прищур, острый и умный… Вот так встреча, кто бы мог предполагать… Ульянов, он же Ленин, он же Тулин, Карпов и обладатель ещё десятка партийных псевдонимов… Всё точно, по агентурным сведениям, он снимает квартирку на Мари-Роз, буквально через три дома от нынешнего пристанища Бестужева.

Но это, в общем, не имело значения: здесь этот субъект был в полнейшей недосягаемости для Департамента… Другое оказалось не в пример более важным, Бестужев, невольно глянув на газету в руках господина Ульянова, прочитал огромные буквы заголовка…

БЕГЛЫЙ КАТОРЖНИК ВО ГЛАВЕ РУССКОЙ ТАЙНОЙ ПОЛИЦИИ!!!

Обогнав Ульянова, вновь углубившегося на ходу в чтение, Бестужев едва ли не бегом припустил в ту сторону, где слышались вопли гарсона-газетчика. И вскоре стал обладателем трёх разных газет. Заголовки один другого крикливей, бульварная пресса этим живёт и дышит… Вот же чёрт побери!

Как и пропавший из виду Ульянов, он попытался читать на ходу — но толкнул почтенного осанистого господина, а буквально через миг в него самого врезался усатый франт, пробурчавший что-то неприязненное. Опомнившись, Бестужев высмотрел пустую скамеечку под раскидистым каштаном, прямо-таки рухнул на неё и впился взглядом в аккуратные строчки.

Барцев нанёс обещанный удар — неожиданный, жестокий, честно говоря, жутковатый. Газеты, пусть и в разных выражениях, подробно излагали одну и ту же сенсационную, как выражаются в Европе, новость — сведения о том, что респектабельный российский дипломат Гартунг, кавалер превеликого множества орденов, лощёный светский лев, известный всему Парижу, оказывается, долгие годы возглавлял разветвленную сеть русской тайной полиции в Париже. И это бы полбеды, но столь же подробно сообщалось… да что там, доказывалось, что настоящая его фамилия Ландезен, под каковой он и был осуждён много лет назад судом Французской республики на пять лет каторги за участие в делишках мастерской, где террористы мастерили бомбы, причём все эти годы считался бесследно скрывшимся от правосудия в неизвестном направлении.