Железный пират - Макс Пембертон

Здесь мы узнали, что Ливестон отплыл в Буэнос-Айрес, но что через месяц его ожидают обратно в Рио. Мы в тот же день пошли дальше к югу, держась вблизи берегов, и вот счастье помогло мне. Пробило восемь склянок, экипаж собирался идти обедать, когда мой помощник заметил у нас по левому борту судно. Через полчаса мы были уже рядом с ним. Человек, отозвавшийся на мой оклик, был не кто иной, как Мик Ливестон. Увидев меня на корме парохода, он весь позеленел и крикнул, чтобы я отошел от него, если не хочу получить пулю в лоб. Но меня вид этого человека довел до сумасшествия. Я приказал открыть огонь по его судну изо всех орудий одновременно, и в несколько минут мы очистили всю его палубу и разнесли все, что там было. Он лежал и молил о пощаде. Я потребовал шлюпку и взошел к нему на судно. Он корчился от страха и ползал у меня в ногах, как уж. На мой вопрос, где мой сын, он отвечал, что он умер в Панаме от лихорадки. И снова, плача, как женщина, негодяй стал молить о пощаде. Но я вынул свой нож и сам, своими руками, перерезал ему горло, затем выбросил тело его, изрубленное на куски, на съедение акулам. Видит Бог, что я тогда был не в своем уме, как это часто бывало со мной впоследствии — мною овладевает порой какое-то слепое бешенство, какая-то страшная ярость. Я не помню себя, в глазах у меня стоит кровавый туман, я задыхаюсь от злобы и ненависти ко всему человечеству.

Покончив с судном Ливестона, мы пошли в Панаму, и там я разузнал все о смерти своего сына, нашел могилу его и оставался там до тех пор, пока не украсил ее, как только умел. Затем я решил вернуться в Нью-Йорк, но по пути моя команда, которой расправа с судном Ливестона пришлась по вкусу, без меня, так как я был мертвецки пьян в это время, задержала какой-то бриг и открыла по нему огонь. Ограбив бриг, эти звери пустили его ко дну, из чистого озорства — и я не остановил их, так как мне было не до них. Когда им вздумалось проделать то же самое еще с дюжиной других судов, я не стал запрещать. А к тому времени, когда мы снова вернулись в Нью-Йорк, я уже вошел во вкус этой новой работы, которая в пылу опасности помогала мне забываться, и мне казалось, что я вправе мстить человечеству, вправе поднять руку на весь проклятый род людской, творящий столько зла и порождающий столько несчастий. Это новое дело, кроме того, приносило нам кучу денег, и когда я услышал в Нью-Йорке, что на море появились пираты, мне вдруг пришла мысль, что, имей я подходящее судно, я очистил бы весь Атлантический океан. Грандиозность этого смелого дела, страшный риск, сопряженный с ним, вечная ежеминутная опасность — все это прельщало меня.

Вбив в голову эту мысль, я по прибытии в Нью-Йорк не распустил свой экипаж, вскоре отправился в Мичиган, к своим рудникам. Мой компаньон оказался чрезвычайно добросовестным человеком и продолжал выплачивать мне мою долю. К этому времени в моем распоряжении было не менее миллиона фунтов стерлингов. Здесь я встретил Карла Реймея. Убежденного в том, что двигательная силу будущего — газ. Он предложил применить его для работы по извлечению руды, затем спроектировал движимый газом катер для перевозки руды. У меня появилась идея дать ему возможность осуществить его идею в более грандиозных размерах — построить большое судно с газовыми двигателями и с помощью этого судна поставить пиратство на широкую ногу, громить и губить один за другим все встречные суда на всем пространстве необъятного Атлантического океана. В моих глазах это было ничто иное, как борьба одного человека против целого человечества. Это возбуждало меня и действовало более опьяняющим, более одуряющим образом, чем вино. Пока проект такого судна разрабатывался немецким инженером, я со своим прежним экипажем на винтовом пароходе «Росса», вооружение которого было усилено к этому времени, в течение трех месяцев задержал двадцать судов и забрал товаром и деньгами свыше двухсот тысяч долларов. Но я сознавал, что для нас было крайне неудобно и даже небезопасно заходить в порты, чтобы брать уголь, и не иметь в целом мире надежного убежища.

Меня выручил тот же Карл. Этот удивительный, гениальный человек указал мне фиорд к северу от колонии Годшааб, где он раньше бывал, и подал мне мысль устроить там недоступный укрепленный замок. По его плану в Италии для меня построили мое судно из фосфористой бронзы. Применение этого металла в качестве строительного материала также было идеей Карла. Действительно, лучшего материала для строения судов не существует, но ввиду его громадной стоимости он не всем по силам. Я же не жалел денег на это судно — и оно стало красой морей, царем судов в океане! Да, другого такого судна не было и не будет. С ним я был всемогущим, всесильным царем и властелином морей. Оно было таким же редким произведением искусства, такой же драгоценностью, как любая художественная миниатюра или драгоценный камень, а я считал себя страстным любителем и знатоком этого. Эта страсть и столкнула меня с Холлем. Я, конечно, сразу признал его, несмотря на переодевание, так как видел, когда он пробирался в Специи в мою комнату, и с того самого времени постоянно следил за ним. Он был бы и сейчас жив, если бы не вздумал выслеживать меня. Мы наказали его за любопытство и коварные намерения, но я отдаю ему должное: это был отважный, смелый человек. Это он довел меня до этого положения, он, а не вы...

— И высшее правосудие Божие! — добавил я.

— Может быть, и это, — согласился Блэк. — А все-таки, случись со мной то, что случилось семь лет тому назад, когда я стал пиратом, я сделал бы опять то же самое. Но что говорить об этом? Теперь уже все кончено! Через сутки вы останетесь один в этой лодке, мой милый мальчик. Я чувствую, что во мне все уже умерло, да без своего судна я и не хочу, и не могу жить. Я пойду ко дну, как оно!

Он умолк. Казалось, что его длинная исповедь совершенно истощила его силы. Время было близко к полудню, день был томительно жаркий; даже крашеные борта лодки накалились так, что жгли руку. Нас томила мучительная жажда. Я тянул глоток за глотком воду, захваченную мной с судна, а Блэк продолжал пить шампанское, усиленно стараясь дойти до полного опьянения, что ему, в сущности, очень плохо удавалось.

Час проходил за часом, а я все напрасно окидывал горизонт тревожным взором, надеясь увидеть вдали какое-нибудь судно. Сколько печальных, безрадостных мыслей проносилось у меня в голове, сколько горячих молитв возносил я к Богу! А Блэк все пил и пил. Наконец я стал замечать, что вино начинает действовать на него и им овладевает прежнее безумие, припадок той белой горячки, которой он был подвержен. Несколько раз он громко звал жену, сожалел о прошлом, горячо говорил ей о своей любви, затем начинал шептать что-то о своем сыне, восклицая: «Боже мой, Боже мой, мое судно гибнет! Спускай шлюпки!» Затем он с яростной злобой послал проклятия тому американцу, которого зарыл живым в снежную могилу и который теперь в этот страшный момент оживал в его памяти. Но я тогда почти умирал уже от озноба и истощения сил и смутно осознавал, что происходит вокруг.