Без права на слабость - Яна Лари

Ладно, в щенке-то уж точно ничего криминального. Рыжий малыш действительно оказывается на редкость игривым и смышленым милахой. Вернувшись с пробежки, я ещё долго чешу ему пузо, сокрушаясь кто мог так рано отнять от матери этот комочек ласки.

Ну а с Бедой – выспавшимся и беспрецедентно улыбчивым – я вижусь только на следующее утро. Единственной тучкой на небосклоне моего приподнятого настроения становится Лиховский, который упав нам на хвост недалеко от дома, вовсю упражняется в стрельбе глазами. Его вниманием не остается обделена даже хромая повариха из студенческой столовой и мне смутно вспоминаются слова Астаховой о каких-то его особых чувствах. Смешно ей-богу, Матвей ещё не скоро дозреет до чего-то серьёзнее разовой связи. Сама же Ира как сквозь землю провалилась, то ли опасаясь расправы Тимура, то ли задом почуяв, что у меня к ней серьёзный разговор. Разговор есть, а человека нет. Паршиво.

К концу второй пары, когда я уже отчаиваюсь до неё дозвониться, на телефон приходит короткое сообщение:

«На перемене в кафе за углом. Потрещим»

Ну надо же. На ловца и зверь бежит. Едва досидев до завершения пары, беру свой рюкзак и чуть ли не вприпрыжку спешу к выходу из аудитории. Пусть для себя я всё решила, но разобраться с поступком Иры обязана. Не каждый день меня бросают загородом.

Ладно – признаю, в последнее время что-то зачастили.

– Далеко собралась? – Тимур удерживает меня за лямку рюкзака, вынуждая обернуться.

Одуреть какая у него улыбка, ни смущения в ней, ни робости, исключительно вызов. Что-то вроде: «Я умею быть милым, а тебе слабо?». Кусаю нижнюю губу, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Нет, мне однозначно не слабо. Этой же ночью покажу ему насколько. И сама, наконец, узнаю вокруг чего люди поднимают столько шума. Признаю, Беда сумел разжечь во мне нешуточный интерес.

Должно быть мои мысли написаны на лице, потому что, удовлетворённо хмыкнув, Тим проявляет неслыханную для себя галантность и вызывается лично понести мой рюкзак.

Э нет, дорогой. Я, конечно, польщена, да ты ж тогда увяжешься следом. Мне бы с Иркой наедине разобраться, а не вас баранов разнимать.

– Тренировка выносливости, забыл? – засмеявшись, мягко убираю большие ладони со своих плеч, пытаясь отвлечь его от поставленного вопроса.

– Моей девушке она ни к чему. Пошли обедать.

– Это когда я успела… – пытаюсь возразить, но обрываюсь на полуслове, замечая игривые искорки в светло-серых глазах. Не хватало ещё отвечать на его поцелуи при посторонних, с Тимура не станется. – Ладно, в следующий раз, хорошо? Мне нужно отбежать.

– Не споткнись, – иронично ведёт он одним уголком рта, ныряя взглядом в вырез моей рубашки. Кожу обдаёт жаром, как от прикосновения и я спешу убраться, пока мы не решили воспользоваться отсутствием дома родителей. Не сейчас.

– Я уже собиралась уходить, – тянет Астахова вместо приветствия. – Ты вся сияешь…

Чего нельзя сказать о ней, но такого я само собой не стану говорить. Хотя Ирка действительно выглядит иначе, чем всегда. Болезненно-острые плечи выделяются даже через плотную ткань спортивного костюма. Раньше их скрывал каскад густых волос, но те сегодня собраны в тугую косу, непривычно открывая оба глаза – один мутный и неподвижный, а второй воспалённый от слёз. В руках полупустая бутылка джин тоника. Чуть истеричные нотки в голосе признак того, что далеко не первая.

– Потерпишь, я ненадолго, – скольжу внимательным взглядом вдоль кривого пробора, отмечая едва отросшие чёрные корни. Почему-то без удивления, все эмоции словно застыли под непроницаемым колпаком. Неприятный укол в сердце, даже не ревность – презрение и больше ничего. У меня остался всего один вопрос: «Почему она так с ним поступила?», но Ира заговаривает первой.

– Сама догадалась или Беда рассказал?

– У меня с утра было достаточно времени, чтобы всё проанализировать на трезвую голову. Обычно Тим смотрит сквозь тебя: не реагирует, почти не заговаривает, но звереет, когда ты пытаешься подобраться поближе. Скажешь твой любимый чай на его кухне совпадение? Боже, где были мои мозги…

– Да брось. Глядя на меня действительно сложно поверить, что Беду в состоянии увлечь такая увечная.

– Скорее сложно поверить, что ты способна на подлость.

– Пф-ф, подлость… а ты любительница сгущать краски. Подумаешь, вывела перебравшую девицу погулять в чистое поле. На эмоциях Беда не такой категоричный, мне всего-то нужно было остаться с ним наедине и спросить – почему? Почему, едва получив желаемое, он просто выпнул меня из своей жизни и пустился во все тяжкие? Я ведь правда люблю его, – вздрагивает она всем телом, зажмуриваясь как от острой боли. – Всегда любила, хотя гнала от себя это чувство, зная, что рано или поздно ему надоест перешёптывание за нашими спинами, и он захочет отношений с нормальной девушкой, которую не стыдно вывести в люди. Я ведь ради него была готова пойти на операцию, даже помня, что мой биологический отец умер под скальпелем.

– С чего ты взяла, что Тимур чего-то стеснялся? – спрашиваю, а вопрос-то по сути бессмысленный. Как и любой зацикленный на своей беде человек Ира видит мир исключительно через её призму.

– Вот только не придуривайся, – раздражённо ведёт она плечами. – Не нужно меня утешать, лучше о себе позаботься. Теперь ты знаешь, какой он… Делай выводы.

– Повторюсь, я другая.

– Не обольщайся. Беда – калека, – стучит она себе указательным пальцем по черепу. – И к людям его тянет под стать себе. Сначала я не понимала, что он в тебе, такой образцовой, увидел, но ты с такой щенячьей готовностью спешишь довериться любому, кто встретит улыбкой… Недолюбленная. Мы все трое убогие, Лера. Нас с тобой одинаково тянет к нему, чтобы заполнить пустоту, но шансов на успех не больше, чем соединить два пазла от разных картинок. Тебя он тоже бросит. Помянешь моё слово. Не благодари, это прощальное откровение на могиле нашей несуществующей дружбы.

– Не бросит. В отличие от тебя я в него верю. И тоже, пожалуй, скажу на прощание: у Тимура уже почти была собрана вся сумма тебе на операцию, – рыжая голова дёргается как от пощёчины ещё до того как я сухо добавляю. – И да, он видел, ценой чего ты пыталась купить ваше счастье.

Вставая из-за столика, отмечаю печать растерянности на мертвенно-белом лице, но мимолётный проблеск сострадания исчезает так же быстро, как искорка костра в ночи.