Istoria_nravov - Эдуард Фукс

В эпоху, когда продажно большинство женщин, не менее продажен, естественно, и мужчина. И потому в эпоху абсолютизма рядом с институтом метресс встречается другое характерное и чрезвычайно обычное явление — муж, соглашающийся из материальных соображений на такую роль жены.

Множество мужчин относились снисходительно к внебрачным любовным связям жен не только из удобства или равнодушия, не только из рафинированности, так как запах проститутки, исходивший от жены, действовал возбуждающе на их переутомленную чувственность, а потому, что тело жены было для них товаром, ее любовь — капиталом, приносившим больший процент, чем всякий другой капитал.

На продажности жены и матери строилось немало домашних хозяйств, чаще же она служила подсобным средством, позволявшим семье тратить больше, чем она могла, занять таким образом положение в обществе, которое труд рук или ума мужа никогда не мог бы для нее создать. Любовник одевал свою метрессу, подносил ей украшения, дававшие возможность блистать в обществе, и под видом займа, о возврате которого не думала ни одна из сторон, он, кроме того, оплачивал наличными оказанные ему любовные услуги. Это тем менее удивительно, что в ту эпоху обычной фигурой был профессиональный авантюрист, игрок и мошенник во всех возможных видах, торговавший женой, а когда она становилась для этого слишком старой, то и красотой дочери.

Узаконение метрессы как общественного института узаконивало и рогоносца. Последний все более переставал быть комическим лицом. Напротив, его прославляли как единственный прочный фундамент крепкого семейного счастья и как лучший фундамент, который только можно выбрать. Комическим лицом был лишь тот муж, который сделался рогоносцем против желания. А отсюда следует, что звание рогоносца становилось в эту эпоху своего рода профессией.

Этот тип также встречается во всех классах. «Придворный женится на любовнице государя, чиновник — на любовнице начальника, слуга — на любовнице господина». В эту эпоху подобный тип был даже неизбежной фигурой. В нем нуждались в тысяче случаев: чтобы восстановить честь дамы и поднять ее в глазах общества, чтобы узаконить незаконных детей, чтобы удобнее вдвоем наслаждаться. В качестве жены обер-амтмана или пастора какой-нибудь граф всегда мог иметь возле себя хорошенькую особу, доставленную ловким сводником, и притом так, чтобы она не стесняла его, а мужа можно было, в крайнем случае, обязать воздержаться от своих супружеских прав. Ибо и на это нередко соглашался интересующий нас тип, если только он умел соблюдать свои интересы. Упомянем как о наиболее известном историческом примере о сообщаемом Пелльницем договоре, по которому барон Эстерле уступал свою жену курфюрсту Саксонскому Августу. В этом трактате говорится: господин фон Эстерле «обязан совершенно отказаться от своих супружеских прав и никогда не находиться в супружеских сношениях с женой», если же у жены будут дети, сыновья и дочери, то «он обязан их усыновить, и они должны носить имя и герб графа Эстерле».

Первым условием повышения в чине чиновника была часто обязанность жениться на отставной метрессе начальника, от которого зависело это назначение. А если принять во внимание массовое использование некоторыми господами любовниц, то неудивительно, что существовали целые феодальные округа, где вообще какое бы то ни было место можно было получить, только женившись на гаремной даме властителя округа. Кто на это был неспособен или не имел денег купить себе место, тот всю жизнь тщетно ждал декрета. Однако нужда делала большинство благоразумными, а в некоторых пробуждала и прямо желание очутиться в таком положении.

Один швабский пастор писал своему коллеге: «Жениться на беременной метрессе патрона кажется многим высшим счастьем, которое только может выпасть на их долю». Особенно часто слышим мы, что именно таким путем добивались места священники. «Попадья брала уроки конфирмации на ложе господина графа» — эта фраза была долгое время на юге Германии очень популярной поговоркой.

Если профессия фиктивного мужа чрезвычайно прибыльна, то в эту эпоху она не считается и бесчестной, особенно если муж не скрывал своей роли. Менее же всего она бесчестила человека, если он был когда-то или все еще оставался товарищем по ложу государя. Когда руку госпожи Лавальер вместе с миллионным приданым предложили некоему барону Варда, то он отклонил предложение не из чувства собственного достоинства, а только потому, что находил сумму слишком незначительной, так как в письме к своей собственной метрессе, графине Суассон, он выражал принципиальное согласие следующими словами: «Мой отец, покойный граф Море, один из наиболее достойных уважения французов, женился на метрессе Генриха IV, от брака с которой я и произошел. Судите сами, мне ли противиться! А так как я совершенно равнодушен к госпоже Лавальер, то король доставил бы мне большое удовольствие, если бы продолжал с ней свою связь».

Необходимо остановиться еще на одной типической мужской фигуре эпохи — на мужчине в роли метрессы. Женщина, особенно в зрелые годы, когда одна ее красота уже не могла соблазнить мужчину, также покупала любовь. Для многих мужчин эксплуатация этого источника существования была наиболее выгодной профессией, какую они только могли придумать. Из сотни исторических примеров возьмем лишь несколько. Госпожа Бове, за девственность которой Людовик XIV заплатил целое состояние, содержала некоего барона Фроменто; жена канцлера Сегье содержала много лет графа Аркура; госпожа Роган заплатила за любовь господина Миоссена маленькую сумму в 200 тысяч талеров; госпожа Беринген предложила господину Монлуе д'Анженн, отличавшемуся большой красотой, за его нежность ежемесячную пенсию в 1 200 талеров — в последнем случае предложение было отклонено, несмотря на высокую цифру, отчасти потому, что этот господин уже был связан, отчасти потому, что дама «была уже не первой молодости».

Как видно, женщины платили любовникам не хуже, чем мужчины любовницам. Поэтому они также ставили свои условия. Жан Эрве приводит следующий случай: «Одна придворная дама, и далеко не из последних, узнала, что ее любовник намерен жениться, и добилась того, что он после бракосочетания зашел к ней. Едва он пришел к ней, как она упросила его днем спать с ней, чтобы ночью племянница — он женился на племяннице своей метрессы — получала только остатки. Так как она платила хорошо, а молодой супруг нуждался в деньгах, то он и согласился на ее предложение».

Женщины, располагавшие политическим влиянием, платили, кроме того, должностями и синекурами. Иногда, правда, условно, на тот случай, если кавалер плохо исполнит поставленные условия или пойдет вразрез с ними, обращаясь сердцем к другой женщине.

Мужская метресса была и в Вене обычной фигурой. Так как таких людей было немало, то их обозначали буквами N. N.

«N. N. живет шикарно, прекрасно одевается, следует моде, а говорят, у него нет ни единого крейцера состояния и он простой практикант. — Каким же образом это случается? — Госпожа (такая-то) содержит его и платит ему жалованье как берейтору. Он всегда при ней, во время туалета заменяет служанку, за обедом — друга, на прогулке — спутника, в театре — толмача ее настроений, а в постели — супруга».

В Берлине функции мужской метрессы особенно часто исполняли офицеры. Ничтожное жалованье, получаемое прусскими офицерами, заставляло их стремиться к такому положению.

«В наше время так легко и удобно найти любовь у порядочных женщин, что никто не нуждается в услугах нимф» — такое суждение мы то и дело слышим в эпоху старого режима. Казанова пишет: «В наше счастливое время проститутки совсем не нужны, так как порядочные женщины охотно идут навстречу вашим желаниям». Однако эти слова характеризуют лишь всеобщую склонность к разврату и его размеры, а не второстепенную роль проституции в общественной жизни.

В эпоху, когда, как в дни старого режима, любовью торговали оптом, естественно, процветала и торговля в розницу, так как ежеминутно удовлетворяемое половое наслаждение относится к числу важнейших потребностей эпохи. Велико должно было быть число женщин, торговавших собой открыто на улицах и площадях. Не столько, впрочем, потому, что эта якобы наиболее легкая для женщин форма заработка находила свою опору во всеобщей нравственной распущенности, но по другой существенной причине, а именно потому, что тогда вне семьи не было у женщины никакого дела, семья же была для многих недоступной роскошью. Проституция поэтому стала для десятка тысяч женщин просто неизбежностью. Ведь надо же было, да и хотелось, жить!

Огромное количество женщин, торговавших из года в год любовью в розницу, лучше всего характеризуется той видной ролью, которую проститутка играла в общественной жизни.