Спокойных не будет - Александр Андреев

Мысль, робкая, точно первый проблеск зари перед рассветом, подана была с неожиданной стороны.

— А что, если камни привязывать к тросу? А другой конец троса закреплять на берегу. Тогда, пожалуй, не унесет.— Леня Аксенов произнес это тихо, как бы подумал вслух.

Петр обернулся к нему резко, в глазах зажглась надежда.

— Что ты сказал? — И тут же к Верстовскому: — Как по-вашему, Николай Николаевич?

— У вас толковые помощники, Гордиенко, вам повезло,— ответил главный инженер.— Мысль проста и верна. Надо испробовать. Я сейчас дам распоряжение, чтобы доставили тросы и заготовили стержни.

— И пришлите бурильщиков,— попросил Петр. Когда Верстовский ушел, Петр сказал Лене: — Благодарю, друг, за подсказку!

За рекой, чуть выше сопок, в мутной серой мгле робко обозначилось небольшое световое пятно. Оно, все более проясняясь, расплывалось, с усилием отодвигая вязкий, мокрый туман. Ливень немного притих, полегчал. К тому времени, когда взрывники наверху раскроили чугунный лоб монолита и грохот скачками раскатился по берегам, дождь оборвался совсем. Ненастное небо засверкало голубыми проталинами. Упала на землю тишь, и в этой тиши повалил пар...

С мест взрывов на грузовиках приволокли негабариты — огромные бетонные глыбы с острыми ребрами и углами. Сваливали неподалеку от перемычки. Бурильщики пробивали в них глубокие отверстия. В эти дыры загонялись стальные стержни с серьгами на концах. В кольцах стержней продевались тросы в руку толщиной, скручивались в узлы. Негабариты увязывались в «гирлянды».

Всю эту работу выполняли мы — две наши бригады — и одна студенческая, Аркадия Растворова. Мы являлись сюда с рассветом и уходили в темноте. А Петр вообще, кажется, не покидал берега. Елена приносила ему обед прямо сюда. За эти дни Петр измотался и похудел, щеки запали, словно их кто-то слегка вдавил ладонями. Первый камень «гирлянды» держал нас в напряжении и страхе. Мы боялись, что и этот опыт не даст результатов.

Грузовик, пятясь, приблизился к самой кромке прорана. Кузов медленно приподнялся, встал наискось. Камень стронулся с места и тихо, со скрежетом пополз по железному дну. Упал в воду, в кипящую бездну. Трос натянулся. Все застыли: унесет или не унесет? Не унесло.

К сброшенному негабариту сейчас же лег второй, третий. Машины следовали одна за другой.

Мы вязали «гирлянду». Работа эта, трудная, непривычная, выматывала силы. Вязать узлы из троса было тяжело, ладони саднили от порезов стальных волокон. Но мы упорно вязали «узелки», многотонные глыбы падали в пропасть, громоздились одна на другую, сужая метр за метром проран. Вода, зажатая камнем, яростно клокотала, вставая на дыбы, как белогривый дикий табун.

Петр воспрянул духом. Черты лица смягчились, кожа на щеках посвежела. Он снова двигался, собранный, как пружина, весело, с той легкостью и верой, которая обещает победу в конце борьбы. Задержался возле нас.

Рядом со мной работал Аркадий Растворов. Ну и проворен же, дьявол! В его сильных и цепких, точно клещи, руках все оживало, послушное его воле. По пояс голый, в грубых рукавицах, он забивал стержни в камни, продевал в кольца трос, затягивал его, оскалясь от напряжения, и мне казалось, что он, рассердясь, взвалит глыбу на плечи и, как сказочный богатырь, швырнет ее в поток, закупорив горловину прорана.

— Отдохни, Аркадий,— сказал я.— Надорвешься.

— Ни черта со мной не сделается.— Губами взял из пачки сигарету, прикурил от зажигалки, затянулся дымом жадно, торопливо, три-четыре глотка, и сигарета сгорела, взял другую.— Вот уж действительно: живет человек и не знает, где потеряет, а где найдет. Скажу прямо, Алеша: с сомнениями ехал, с темными целями — самому противно вспомнить сейчас. Человеческая подлость беспредельна. Ей только дай волю! И самой великой подлостью, а если хочешь, преступлением является презрение к труду. Труд — самая большая радость, человека создает труд. Все. Уезжал сюда, вез груз злобы, обиды, самолюбия. Уезжаю другим, богатым, будто купец из заморских стран — с дорогими дарами.

Неподалеку от нас возился у валуна Виктор Ненаглядов. Укреплял стержень нарочито долго, замирал, прислушиваясь к нашему разговору. Из-под тяжело свисавшего лба смотрели на нас горящие ненавистью глаза. Аркадий кивнул на Виктора.

— Этот парень в твоей бригаде? — спросил он вполголоса.

— В моей.

— Не знаешь, отчего он все время смотрит на меня по-волчьи? Не глаза — клыки.

— Знаю,— ответил я.— Катя Проталина была его невестой...

Аркадий задумчиво пощипал бороду, тихо и грустно улыбаясь:

— Вон оно как... Все в жизни повторяется... Мне его состояние знакомо больше, чем кому бы то ни было другому. Бедняга!

Ненаглядов, всегда выдержанный, вдруг сорвался:

— Я не нуждаюсь в твоей жалости! Слышишь ты, грабитель? Скрывайтесь отсюда, пока не поздно, подобру-поздорову, а то...— Обернулся ко мне, губы тряслись, и он придавил их кулаком.— А Катька, думаешь, счастье нашла? Как бы не так! Сбежит, вернется. Ко мне вернется. В ногах будет валяться. Отброшу, как собачонку, пинком! — Он швырнул на камень рукавицы и пошел прочь, за нагромождения камней, за сосны.

Аркадий тяжко, как под ношей, вздохнул.

— И это знакомо — боль, остервенение. А что поделаешь? Жизнь!

Петр, подойдя, спросил, указав на удалявшегося Ненаглядова:

— Что с ним?

Аркадий пожал плечами.

— Небольшое столкновение характеров, не связанное с процессом производства...

— Ясно. Прошли и через такое.— Петр и Аркадий взглянули друг на друга, засмеялись.— Твои ребята отлично работают, Растворов.

— Знаю. Не дурака валять приехали.— Аркадий взмахнул рукавицей.— Видите того парня, в феске, что трос разматывает? Это Лыков Фер. То есть Фердинанд. Был неповоротливый и жирный, как боров. Однажды явился на работу в веселом расположении духа. Слишком веселом. Преступил черту сухого закона. Пришлось принять соответствующие меры... И глядите: не парень — картинка, куда жир девался! Строен, ловок, красив...

Я глядел на них и думал: как легко и беззастенчиво швыряет судьба людей из одной крайности в другую, сталкивает их и разводит!.. Вот эти двое... Злоба туманила рассудок одного только при упоминании имени другого. Бес когтистый дико метался и выл в душе... Теперь же беседуют мирно, даже дружелюбно... А Виктор Ненаглядов? Знал ли он, что тот когтистый бес найдет вскорости пристанище в его груди?..

Растворов попросил Петра:

— Ты бы придумал какое-нибудь средство, чтобы отогнать толпу «болельщиков» — работать мешают, шагу шагнуть не дают...

— Сам вижу,— ответил Петр.— И уговаривал и грозил, горло сорвал — не помогло. И то надо понять — волнуются люди.

Скрежетали буры, въедаясь в каменную сердцевину монолита, лязгали экскаваторы, шумела вода в проране, и я не слышал, как подошла Женя. Я стоял нагнувшись, закрепляя стержень, и увидел возле валуна ее ноги — ботинки, зеленые брюки.

— Алеша,— сказала она и присела у камня,— нам надо поговорить...— Глаза ее сухо блестели, и было в ней, в ее худенькой фигурке с тонкой и нежной шеей, с хрупкими ключицами, видневшимися в открытый ворот гимнастерки, что-то до боли беспомощное и родное.

— О чем же говорить? Все сказано.

— Мы же муж и жена! — почти крикнула она.— Но если ты считаешь, что говорить не о чем,— твое дело.— Она выпрямилась, повернулась и пошла, огибая каменные глыбы, прямая, строгая.

— Догони,— сказал мне Петр.

— Нет,— ответил я сквозь зубы.

Молодость, сколько же в тебе неоправданной жестокости к близкому человеку!.. От запальчивости, от уязвленного самолюбия, от излишней гордости, от непочатого запаса времени впереди; непокорность — спутница твоя.

Я прикрыл глаза и прошептал самому себе:

— Как ты будешь жалеть об этой минуте! Она никогда уже не повторится...

28

ЖЕНЯ. Студенческие отряды покидали стройку.

Настал последний вечер. Вещи наши уже увезли на станцию. Все было собрано. Остались считанные часы. Я сидела на койке, уронив руки. Год жизни, год терзаний и счастья отлетел прочь, неизгладимо отпечатавшись в памяти. С чем я возвращаюсь домой? Что изменилось в моей судьбе? Ничего. Как было, так и осталось. Неужели мама права? Неужели она знает меня лучше, чем я сама? Наделенная жизненным опытом и проницательностью, она видела дальше, глубже и убежденно предрекала именно такой конец... Надежды на безоблачную совместную жизнь рухнули. Не будет девочки с бантом на волосах, похожим на радар... Придется готовиться к другим мечтам, к другим встречам. Влюбляться в другого, ходить на свидания, с ним связывать свое будущее... Ох!

В палатку вбежала Эльвира, запыхавшаяся, суетливая, встревоженная, всплеснула руками в испуге.

— Ты все еще сидишь! Горюешь? Сколько можно терзать себя? Не ты первая, не ты последняя, миленькая, эдак-то. Благодари бога, что, кроме романтических воспоминаний, у вас ничего не осталось,— ребенок связал бы. Очнись, Женька! — Она встряхнула меня за плечи.