Василий Шуйский - Вячеслав Козляков

Еще при жизни Лжедмитрия II пытались обнаружить «следы» его прежней биографии. Они приводили то в Шклов, где он учительствовал, то в Могилев, где его знали как слугу местного священника, а заканчивались в Пропойской тюрьме, куда бывший учитель попал за бродяжничество. Следующий этап — переход самозванца из Великого княжества Литовского в Московское государство. Первые шаги по московской земле этот «северской человек незнаемой» сделал, по свидетельству «Нового летописца», выдавая себя за сына боярина, по имени Андрей Андреевич Нагой. По собственной ли воле будущий Лжедмитрий II пошел в пределы Московского государства или у него уже не оставалось выбора после Пропойской тюрьмы, — обо всем этом можно только догадываться. Скорее всего, в Северской земле он уже действовал вместе с теми, кто заметил сходство выходца из Шклова с прежним самозваным царем Дмитрием. Но кто были эти люди? Почему мнимого Нагого сопровождал один «московский подьячей Олешка Рукин» да торговый человек Григорий Кашинец? Почему в самый ответственный момент появления самозванца в Стародубе 12 июня 1607 года с ним рядом не нашлось никого, кто бы мог убедить сомневающихся своим авторитетом? История объявления нового царя Дмитрия очень напоминает удавшийся экспромт.

В Стародубе выходцы из Литовской земли объявили себя первоначально посланниками царя Дмитрия: «И сказаша стародубцам, что царь Дмитрей приела их наперед себя для того, таки ль ему все ради; а он жив в скрыте от изменников». Дело происходило, напомню, спустя год после майских событий 1606 года в Москве, и проверять было что. За все время борьбы болотниковцев с правительственными войсками царя Василия Шуйского якобы спасшийся царь Дмитрий так и не проявил себя. Чем дальше, тем сложнее становилось убеждать тех, кто держался имени Дмитрия, что они воюют ради интересов настоящего царя. Казалось бы, чего проще, можно было бы в 1607 году повторить успешный военный поход царя Дмитрия в Северскую землю, через Новгород-Северский и Путивль. Тот, кто руководил Дмитрием (если такой человек был), выбрал самое худшее продолжение, бросив его на произвол судьбы. Первоначальное развитие событий показывает, что стародубцы без почтения отнеслись к «посланцам» царя Дмитрия, начав пытать подьячего Рукина, чтобы выяснить наконец, где же на самом деле находится их царь Дмитрий. И только под пыткой подьячий якобы объявил: «Сей есть царь Дмитрей, кой называетца Ондреем Нагим». Сходным образом описывает стародубское явление Дмитрия польский ротмистр Николай Мархоцкий, приводя первые слова московского государя, сказанные с гневом и ругательствами: «Ах вы, б… дети, вы еще не узнаете меня? Я — государь»[303]. Если вспомнить историю мнимого царевича Петра Федоровича, начавшуюся с выбора казаками своего «правителя» под Астраханью, то можно увидеть, как в Смуту самые нелепые ситуации и обстоятельства могли приобретать силу и значение настоящей истории. Только для этого обязательно нужен был вождь, предводитель, сильный человек, заставлявший других действовать в своих интересах. В Стародубе таким человеком стал даже не сам ложный Нагой, превратившийся в царя Дмитрия. Инициативу взял в свои руки местный сын боярский Гаврила Веревкин, которого «Новый летописец» называет «начальным» человеком этого «воровства». Он первым сообразил, какие выгоды можно извлечь из поддержки царя Дмитрия, хотя не исключено и то, что он мог быть вполне искренне убежден в достоверности истории, рассказанной на стародубской площади. Потом нашлись даже храбрецы, вроде одного стародубского сына боярского, поехавшего к царю Василию Шуйскому под Тулу говорить ему «встрешно»: «Премой ты, под государем нашим прироженым царем подыскал царство»[304]. И, умирая в огне от пыток, все равно держался своего. В любом случае, ударив в колокола и приняв нового царя Дмитрия, в Стародубе открыли одну из самых тяжелых страниц Смутного времени.

12 июля 1607 года самозванец обратился с первыми окружными посланиями в города Северской земли (Новгород-Северский, Чернигов, Путивль) и соседнего Великого княжества Литовского (Оршу, Мстиславль, Кричев, Минск). Как показал И. О. Тюменцев, обнаруживший одно из таких посланий, Лжедмитрий II начинал сбор войска и обещал платить своему войску «вдвое-втрое» больше, чем оно получало в Речи Посполитой[305]. С первых шагов дело нового самозванца переставало быть собственно внутренним русским делом. Но было бы большой ошибкой считать, что появление Лжедмитрия II было инспирировано польским королем Сигизмундом III или канцлером Великого княжества Литовского Львом Сапегой. Напротив, польские власти до определенного времени были заинтересованы в мирных отношениях с царем Василием Шуйским. В конце июля 1607 года на смоленском рубеже были приняты посланники Речи Посполитой Станислав Витовский и князь Ян Соколинский, приехавшие договариваться о судьбе задержанных в Московском государстве пленных и о перемирии.

Самозванческая интрига развивалась с учетом интересов как русской оппозиции царю Василию Шуйскому, так и польско-литовской — королю Сигизмунду III. На стороне Лжедмитрия II пришли воевать прежде всего участники «рокоша» — внутренней междоусобной борьбы короля и шляхты в соседнем государстве. После поражения 6 июля 1607 года в битве под Гузовым, вольная шляхта была вынуждена выбирать, где ей служить дальше. И многих дорога привела в Московское государство, потому что рокошане и раньше были озабочены судьбой шляхтичей, оказавшихся в плену у царя Василия Шуйского. Поэтому, придя в Московское государство, они могли считать, что выполняют постановления съездов, принятые во время рокоша, в которых содержалось требование освободить свою «братью» из рук «москвы». Первыми русскими сторонниками Лжедмитрия II, кроме жителей Стародуба, стали бывшие участники боев войска Ивана Болотникова под Москвой, истомившиеся в ожидании своего царя. Самыми заметными людьми в этом первом войске самозванца, набранном к началу сентября 1607 года, стали его гетман Николай Меховецкий и казачий атаман Иван Заруцкий.

Когда царь Василий Шуйский завершал осаду Тулы, оказалось, что он должен вести борьбу на два фронта. 10 (20) сентября 1607 года Лжедмитрий II покинул Стародуб и выступил к Почепу, где «бояре и мещане приняли его с радостью» (по свидетельству служившего в войске самозванца мозырского хорунжего Иосифа Будилы). Дальнейший путь лежал к Брянску, и брянчане тоже вышли встречать возвратившегося царя. Однако на этот раз в дело вмешались сторонники царя Василия Шуйского. Под Брянском появился отряд во главе с головою Елизаром Безобразовым, служившим по этому «городу». Он сжег брянские слободы и лишил войско самозванца возможности собрать значительные припасы. Сам Лжедмитрий II встал лагерем у брянского Свенского монастыря. Брянские события показали, что одного только имени «царя Дмитрия» было уже недостаточно для подчинения ему. Он должен был силой прокладывать себе путь, а войска в его распоряжении было по-прежнему немного. Начавшая было возрождаться интрига едва не заглохла. С первых же шагов в войске самозванца возник крупный конфликт. Вот как вспоминал об этом Иосиф Будило: «Того же года 6 октября наше войско рассердилось на царя за одно слово, взбунтовалось и, забрав все вооружение, ушло прочь; только на утро оно дало себя умилостивить и возвратилось назад; ушло оно было уже три мили»[306]. От Брянска Лжедмитрию II пришлось отойти в сторону Карачева, где его очень кстати встретил отряд поджидавших запорожских казаков. В дальнейших планах самозванца был поход через калужские земли в Тулу, где в тот момент находилась ставка царя Василия Шуйского.