Общество знания: Переход к инновационному развитию России - Г. Осипов

Ни наше общество, ни сформированное в советское время обществоведение методологически не были готовы для того, чтобы рационально описать и изучать разрушительные процессы, порожденные «революцией регресса». Но тот факт, что и за двадцать лет этой революции нет никаких импульсов, чтобы развить или хотя бы освоить чужие методы описания и анализа таких объективно существующих теперь в нашем обществе объектов, как бедность, говорит о глубоком поражении рациональности всего нашего культурного слоя. Отвергая знание о бедности, реформаторы грубо нарушили нормы рациональности — кардинальное изменение социального порядка было совершено без минимальных необходимых процедур обоснования.

Этот провал в выполнении властью функции целеполагания во многом был предопределен деградацией важного блока мыслительного аппарата «общества знания» — соподчинения категорий «параметр-показатель-критерий». Образование дает навыки применения этих инструментов и при изучении реальности, и при решении задач на оптимизацию. В ходе реформы интеллектуальные службы как будто забыли самые элементарные правила.

Любая величина, поддающаяся измерению, является параметром системы. Однако сама по себе эта внешняя, видимая величина мало что говорит об изучаемом явлении. Параметр становится показателем, то есть величиной, которая посредством своей количественной меры показывает нам какое-то скрытое свойство системы («латентную величину»), только в том случае, если мы имеем теорию или эмпирически найденное правило, которое связывает параметр с интересующей нас латентной величиной. Например: «Если температура тела выше 37°С, то это значит, что вы больны, поскольку…».

В практических руководствах даже подчеркивается, что если исследователь выдает параметр за показатель, не сообщая явно, какую латентную величину он стремится охарактеризовать, и не излагая теорию (или хотя бы гипотезу), которая связывает параметр с латентной величиной, то он нарушает нормы логики. В этом случае рекомендуется не доверять выводам этого исследователя, хотя они случайно и могут оказаться правильными. Принимать такой параметр за показатель нельзя.59

Конечно, в некоторых случаях теория или эмпирическое правило стали настолько общеизвестными, что их перестали оговаривать. Благодаря многократному повторению измерений мы верим, что такая теория существует. Многие люди дома измеряют себе и своим близким артериальное кровяное давление, и им уже не важна теория, объясняющая связь между показанием манометра и состоянием организма. Они видят стрелку на числе 180 мм — и сразу принимают таблетку и вызывают врача. Но крестьянин из штата Кашмир, который ничего не слышал ни об артериальном давлении, ни о ртутном столбе, никакого вывода из данных измерения сделать не сможет. Никаким показателем для него число 180 не является.

Перестройка привела к тяжелой деградации культуры применения количественной меры для характеристики общественных явлений, процессов, проектов. Всякая связь между измерением и латентной величиной очень часто утрачена, да о ней и не вспоминают. Общей нормой стала подмена показателя параметром без изложения теории соотношения между ними и даже без определения той скрытой величины, которую хотят выразить при помощи параметра. Это определение чаще всего заменялось намеками и инсинуациями. Мол, сами понимаете, административно-командная система…

Например, в элите реформаторов было (и остается!) мнение, что советская экономическая и политическая система уже потому была абсурдна, что в СССР имелось избыточное количество вооружения. 60 тысяч танков, сами понимаете… Попытки узнать, как из этого параметра (60 000 танков) выводится оценка латентной величины «качество советской системы», всегда отвергались сходу. А ведь даже на первый взгляд видно, что если этот параметр и является индикатором чего-то, то связь эта очень непростая, ее еще надо найти. 60 тысяч танков в СССР — это по одному танку на 5 тыс. человек или на 400 кв. км. Много это или мало? Чтобы высказать рациональное суждение, требуются дополнительные данные и логические умозаключения. Но само требование сделать такое умозаключение отвергалось начисто, как и объяснения военных. Это признак деградации рациональности.

Другим важным тезисом было утверждение о неэффективности советской науки. Как довод использовались два параметра — число Нобелевских премий и средняя частота цитирования работ советских ученых в западных журналах. Эти доводы были прямо использованы в политической практике, когда с 1992 г. приступили к ликвидации отечественного научного потенциала. На деле оба названные параметра не могут служить показателем полезности советской науки.

Нобелевская премия дается, условно говоря, за работы, «блестящие во всех отношениях». Такую премию получают ученые, лидирующие в научном направлении, их работы являются вершиной айсберга усилий большой международной бригады. Большинство советских ученых не имело ресурсов — ни материальных, ни временных, — чтобы становиться лидерами международных бригад (хотя и такое бывало как исключение). Они делали «просто блестящие» работы. Решив проблему, они не доводили ее до блеска «во всех отношениях», а шли дальше.

Советская наука, отставая от западной в оснащенности материальными ресурсами на два порядка, обязана была обеспечить минимально необходимым «количеством» научного знания отечественное хозяйство, социальную сферу и оборону. Фактически, она должна была обеспечить на критических направлениях паритет с Западом. Ориентироваться при этом на получение Нобелевских премий, отшлифовывая результаты до стандартов этих премий, было бы постыдным приспособленчеством. Измерять реальную ценность отечественной науки этими премиями — значит в лучшем случае обнаружить прискорбное непонимание социальных функций нашей науки и ее отличия в этом отношении от западной.

Еще больше противоречит знанию о социодинамике культуры использование в качестве показателя ценности науки сравнительно нового параметра — цитируемости публикаций. Никаким показателем эта «измеряемая» величина быть не может, и ее наукообразность и правдоподобность никак не могут извинить верхоглядства тех, кто пытается сделать из этих измерений какие-то многозначительные выводы.

Прежде всего, сравнение цитируемости советских и американских авторов не имело смысла из-за того, что американцы русского языка не знают — как же они могли цитировать работы на этом языке. А «Указатель научных ссылок» — американское издание «Science Citation Index» — охватывал очень мало незападных журналов и на 90 % отражал «цитируемость работ западными учеными». Но это даже не главное.

Главное в том, что когда кто-то ссылается в своей статье на работу другого ученого, он действует по принципу «все или ничего». Он оценивает ту работу, ссылку на которую помещает в библиографию своей статьи, в 1 балл, а все остальные работы, которые использовал в своем исследовании, но не может процитировать, — в 0 баллов. Но ценность тех работ, которые он использовал, вовсе не отличается как 0 и 1. И выходит, что работа с ценностью, условно говоря, 0,99 балла все равно оценивается как бесполезная, получает 0 баллов.

Таким образом, частое цитирование каких-то работ, конечно, говорит о том, что это важные работы, но обратное утверждение неверно. Работы, которые не были процитированы, могут иметь высокую ценность, лишь чуть-чуть не дотягивая до 1 балла. На основании такого параметра ничего нельзя сказать о ценности таких работ — они оказываются в зоне неопределенности.60 А если еще есть дополнительные факторы, которые снижают цитируемость какой-то совокупности авторов, как это и было в отношении советских публикаций, то использование этого параметра в качестве показателя приводит к заведомо ложным оценкам. Причем ошибка будет исключительно грубой. Однако в годы перестройки эти пресловутые «количественные» оценки вновь вытащили наружу и сейчас делают важным индикатором в научной политике.

Наконец, третий элемент триады категорий, необходимых для разумной постановки любой цели — критерий. Он, подчиняясь цели более высокого порядка, отражает представления о добре и зле, исходя из которых ставится задача. В общем случае, можно сказать, что критерий достижения цели есть инструмент, позволяющий при выполнении программы изменений зафиксировать то состояние дел, когда реформатор может сказать «это — хорошо!» Не имея критериев оценки, в принципе невозможно рационально программировать свою целенаправленную деятельность.