Время игры - Василий Звягинцев

Это был один из любимых Сашкиных приемов — заморочить собеседнику голову, используя знание психологии и умение оперировать логическими связями высших порядков, сбить его с позиций, чтобы впредь человек уже не продолжал собственную политику, а мучительно пытался понять, в каком же положении он оказался и как из него с наименьшими потерями выпутаться.

— В частности, — продолжал Шульгин, — как вы думаете разрешить коллизию с господином фон Мюкке? За его жизнь я ручаюсь, но потребуется неделя, две или больше, чтобы он вновь стал сравнительно здоровым человеком.

У вас есть возможность разместить его в Одессе в приличной клинике или на частной квартире, где он мог бы находиться под присмотром хорошего врача? Или же, как иногда, к сожалению, бывает среди людей вашей профессии… — он сделал кистью руки отстраняющий жест в сторону борта.

— Что вы, что вы, — как бы даже испугался Славский. — Что вы о нас на самом-то деле думаете?

Шульгин предпочел расценить этот вопрос не как риторический, а как требующий ответа.

— Только то, чему сам стал свидетелем. Не знаю и знать не хочу, кто вы на самом деле, но понимаю, что деятельность ваша далека от легальных форм и методов. А здесь так уж принято — от ставших обузой соратников нередко избавляются. Со мной, кстати, это не пройдет, — счел он нужным предупредить, подтвердив слова выразительным взглядом на собственные руки и на торчащую из-под ремня пистолетную рукоятку.

— Уж за себя можете быть совершенно спокойны, — с некоторым даже облегчением сказал Славский. — Давайте лучше еще выпьем и поговорим как серьезные люди.

…Перед утром Шульгин еще раз наведался в кубрик к фон Мюкке и снял у него с руки браслет. Ему сейчас не требовалось, чтобы немец проснулся совершенно здоровым.

Спинной мозг начал активную регенерацию, и пока этого достаточно.

Он решил подлечивать пациента браслетом с интервалами в два-три дня, чтобы процесс выглядел естественным, соответствующим диагнозу «контузия», а за это время решить все накопившиеся проблемы.

В разговоре со Славским он позволил убедить себя задержаться в Одессе хотя бы на неделю, но исключительно в качестве лечащего врача. Ни в каких других делах он попросил на него не рассчитывать.

Глава 10

…Разместили Шульгина и раненого фон Мюкке на хотя и необитаемой, но поддерживающейся в относительном порядке даче на 12-й станции Большого Фонтана.

Владельцем дачи был, похоже, весьма богатый человек, не лишенный причуд, о чем можно было судить по венчающей главный корпус высокой каменной башне со стеклянным куполом наверху, окруженным галереей с чугунными перилами. Не то копия Воронцовского маяка, не то мусульманского минарета.

Стояла она совсем рядом с морем, точнее — над ним, на краю высокого глинистого обрыва, обнесенная грубой, какого-то античного вида оградой из дикого местного камня, сложенного всухую.

Со стороны Приморского шоссе внутрь ограды вели высокие кованые ворота, сейчас запертые на полупудовый, покрытый налетом ржавчины замок.

От ворот до парадного входа тянулась мощенная плитками из голубой итальянской лавы широкая аллея, обсаженная могучими, трехметровыми кустами можжевельника.

Но в главном корпусе жить было невозможно, потому что стекла в большинстве высоких венецианских окон были выбиты еще во времена красной оккупации и последующих боев за город, да и, кроме того, в огромных комнатах не было стационарного отопления. Зимой хозяин тут жить явно не собирался.

Зато в глубине сада прятался низкий каменный флигель всего из трех комнат, сводчатых, темноватых, скудно меблированных, но снабженных печками-«буржуйками», которые мгновенно разогревались и начинали распространять вокруг сухое устойчивое тепло.

Шульгину здесь понравилось.

Будто в маленькой крепости, окруженной голыми черными деревьями с сюрреалистически перекрученными ветвями, заросшими бурьяном огородами, другими заброшенными дачами, накрытой густым туманом, сквозь который не видно не только Ланжерона, Аркадии и Одесского порта, но и плещущего внизу моря.

— Как вы считаете, — спросил его вернувшийся из города вечером первого дня Славский, куда он, очевидно, ездил повидаться с местной своей агентурой или руководством, — требуется нашему пациенту консультация специалистов или?..

— Думаю, что непременно и обязательно. Рана, по счастью, оказалась намного легче, чем я предполагал. Но — только рана. О последствиях я судить не рискую. Я ведь всего-навсего не слишком хороший военно-полевой хирург, давно не имевший практики. А здесь нужен авторитетный специалист именно по поражениям нервной системы. Так что ищите такого врача. В большом городе его не может не быть. И сделайте это как можно быстрее, иначе…

Случайно ли так вышло или намеренно, но в этом флигеле предыдущим жильцом тоже был какой-то немец, гувернер хозяйских детей или квартирант — преподаватель гимназии, оставивший после себя множество книг в картонных и кожаных переплетах, отпечатанных почти непонятным для Шульгина готическим шрифтом.

Фон Мюкке же эта библиотека восхитила, и он, благо состояние его заметно улучшилось, погрузился в беспорядочное чтение, добирая упущенное за большую часть предыдущей жизни.

Да и что может быть лучше для человека, почти простившегося с жизнью, а сейчас выздоравливающего, никуда не спешащего, как окунуться в сокровища родной литературы, от Шиллера и Гейне до Шопенгауэра и Карла Мая.

Шульгин и сам бы с удовольствием последовал примеру капитана, улегшись на соседней койке и потягивая глинтвейн или водку с лимонным соком, если бы во флигеле нашлись какие-нибудь русские книги, кроме разрозненных томов энциклопедии Брокгауза и Эфрона.

Говорил он по-немецки совсем неплохо, а вот читать легко и свободно, так, чтобы получать от процесса удовольствие, пока не научился.

…Одесса при первом выходе в город разочаровала Шульгина. Он помнил ее по последнему посещению в 1977 году и по книгам Катаева, Бабеля и Паустовского.

Сейчас же она выглядела почти жалко. Хозяйственное возрождение новой России коснулось ее отчего-то мало.

На каждом шагу видны были следы двухлетнего владычества большевиков, а местные деловые люди скорее всего в силу врожденной осторожности, усугубленной слишком свежими воспоминаниями, не до конца поверили в окончательность врангелевской власти.

А средства, если они у них и сохранились, предпочитали вкладывать и приумножать не слишком заметными способами. Или — в других местах.

В знаменитом кафе Фанкони крутились подозрительные типы, ухудшенные издания (точнее, не отшлифованные талантом авторов прототипы) Остапа Бендера, привычно торгующие сомнительного происхождения долларами, фунтами, затертыми транспортными накладными на неизвестно где пребывающие вагоны с вряд ли существующими в природе грузами.