Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко

— А почему я ее должен любить? — удивился я. — Что она мне, мать или сестра?

Ларионова даже порозовела, возмущаясь моей наивностью.

— Она же тебе нравится.

— Ты мне нравишься больше, — простовато признался я.

От этих слов Ларионова порозовела еще ярче и, как обычно, заморгала двумя глазами. Сказала:

— Пойдем в дом. Мы привлекаем внимание соседей.

Я не видел никаких соседей, потому что не смотрел по сторонам. Спросил:

— А мама ругаться не будет?

Она ответила:

— Мама с папой уехали в Геленджик.

Мы поднялись по ступенькам (мне кажется, в нашем городе даже нет домов без ступенек) и вошли в комнату. Она была большой, из нее выходило сразу четыре двери.

Ира спросила:

— Ты обедал?

— Да, — сказал я, потому что обедал на самом деле.

— Хочешь настойки? — предложила Ларионова.

— Какой? — спросил я.

— Вишневой.

— Давай попробуем.

Она хлопнула дверкой какого-то белого шкафа и вынула оттуда запотевшую бутылку объемом с литр.

Я спросил:

— Что это за шкаф?

Она ответила:

— Холодильник.

— А где же лед? — спросил я.

— Здесь вместо льда электричество, — пояснила Ира.

Я, конечно, не поверил. Подумал, что она меня разыгрывает. Но спорить не стал, так как чувствовал внутреннее напряжение и скованность.

Ира предупредила:

— Это не самодельная настойка. Это папе привезли из Болгарии.

— Все равно, — сказал я.

— Ясно, что все равно, — согласилась она. — Просто настойка крепкая, двадцать четыре градуса.

— Я в этом не разбираюсь, — признался я. — Знаю, что водка сорок градусов. А двадцать четыре чуть больше половины.

Мы глотнули настойки. Она оказалась приятной и не приторной. И крепость сразу не чувствовалась. Крепость дала о себе знать минут через пять, когда я вновь сказал Ларионовой:

— Разреши, я тебя поцелую.

Она вздохнула и покачала головой. И не сказала, а скорее промурлыкала с улыбкой:

— Запомни: о таких вещах никогда не спрашивают.

Я поцеловал ее раз тридцать, а может, сорок. Во всяком случае, до двадцати двух я считал, потом сбился. Начал считать вновь: раз, два, три, четыре… И позабыл, какая цифра следующая.

Вдруг, посмотрев на большие часы в деревянной оправе, висевшие на противоположной стене под рогами оленя, Ира вскочила с дивана и выглянула в окно. Многозначительно кашлянув, она быстро вернулась к дивану, взяла меня за локоть и вывела из комнаты на террасу, половина которой была заколочена фанерными щитами. Поставила в угол, сказала:

— Смотри в окно. Ничего не делай и не шуми… Когда я скажу: «Мама подарила мне французскую помаду», — ты выходи и стучи в дверь.

Я стоял на темной половине террасы, которую от светлой отделяла стена из досок и дверь, оставленная Ирой чуть приоткрытой. Рядом со мной была бочка из-под квашеной капусты, поломанный стул, выварка для кипячения белья, кипы запыленных журналов «Огонек». Слышно было, как скрипнула калитка. Кто-то достучался в дверь. Потом засмеялись Ира и Даша Зайцева.

Из террасы в комнату вело окно. Оно было проделано сразу при постройке дома, когда предполагалось, что терраса всегда будет открытой, а из комнаты будет вид на юрод, горы и даже на море. Но потом, видно во время войны, кому-то из часто меняющихся хозяев этого дома (он принадлежал морякам) понадобилась кладовая. Часть террасы перекрыли, а окно осталось, и вид из него был теперь не на город, не на горы и не на море, а в кладовку.

Окно прикрывали красивые шторы с выбитым красно-черным рисунком, но между шторами была щель, и комната, в которую вошли Ира и Даша Зайцева, просматривалась самым лучшим образом. К тому же вторые рамы отсутствовали, и все было слышно. Я же не был виден из комнаты, поскольку стоял в темноте, да еще в метре от окна.

Ира спросила:

— Хочешь попробовать настойки?

— Мне еще уроки делать, — с прискорбной миной ответила Зайцева, как бы подчеркивая печалью в голосе, что не отказывается от предложения.

— А ты не делай, — посоветовала Ира, доставая бутылку из холодильника.

«Это она зря», — грустно подумал я, имея в виду бутылку, а не уроки.

— Можно и не делать, — согласилась Даша, — но по геометрии спросят…

— Скажешь, голова болит. Предупреди заранее на переменке.

— Да… — сказала Зайцева. — Только на следующем уроке обязательно вызовут.

— Отвечать когда-то нужно. — Ира наполнила стаканы до половины.

— Верно, — вздохнула Даша.

Настойка пилась как лимонад, и девчонки выпили ее без всяких усилий. Если у меня слегка кружилась голова, то представляю, как она теперь должна была кружиться у Ларионовой.

— Дашка, — сказала Ира, — из Румынии прислали купальник, ты посмотри на него. — Она вынула из шкафа купальник, подбросила его на руках. Купальник оказался голубым в розовых яблоках.

— Ох! — выдохнула Даша.

— Такая жалость! Купальник мне тесноват вот здесь, — Ира непринужденно бросила руку вниз живота. — Померяй. Если он тебе впору, считай, это мой подарок к твоему дню рождения.

Даша приложила купальник к груди, повернулась к зеркалу. Она стояла слева от моего окна и была видна очень хорошо.

— Нет. Это не мой размер, — сказала она с сожалением. — Смотри: вверху купальник длинноват, внизу будет тесен. Ты думаешь, у меня бедра меньше, чем у тебя…

Даша приподняла платье достаточно высоко, чтобы у Ларионовой не осталось сомнений.

— Так нельзя, — возразила Ларионова. — Все равно нужно померить. Лямки можно укоротить. Потом, учти, ты растешь, за год еще как вымахаешь… Такие купальники один сезон не носят.

— Верно. — Даша стала расстегивать пуговицы на платье.

Но скрипнула калитка. Кто-то, как слон, затопал по террасе и застучал в дверь. Недовольная Ира пошла к двери, а Даша быстро застегнула пуговицы.

Вместе с Ирой в комнату вошла Сонька Артемьева из нашего класса. Толстая, как бочка, но лицо ничего. Вообще она переросток: из-за войны один год пропустила. Теперь ей было уже семнадцать.

— Вот хочу Даше купальник подарить, — сказала Ларионова, — а она отказывается. Мерить не хочет.

— Давай я померяю, — предложила Сонька.

— Он на тебе лопнет, — испугалась Даша.

— Я вообще не сторонница закрытых купальников. По мне лучше плавки и лифчик. Я знаю, армяне из козьей шерсти вяжут. Беленькие — прелесть! Мягонькие!

— Мягонькие, — возразила Даша. — А намокнут, все просвечивается.

— Ну и пусть просвечивается, — засмеялась Сонька.

— Неприлично же, — обиделась Даша.

— Ладно, меряй, — устало сказала Ларионова и посмотрела на окно. Она не видела меня, но знала, что я ее вижу, и, казалось, говорила взглядом: «Вся эта затея для тебя».

— Давай вначале посмотрим, как он сидит на твоей фигуре, — предложила Сонька.

— Хорошо, — вздохнула Ира.

Но тут зазвонил телефон, и Ларионова стала с кем-то разговаривать по телефону. Часы на стене показывали десять минут пятого, а