Стать человеком - Андраш Беркеши

— Я с вами говорю серьезно, товарищ подполковник.

— И я не собираюсь шутить. Неужели вы всерьез думаете, что сложнейшей современной техникой управляют примитивные люди?

— Я лично знаю одного полковника, который вот уже десять лет как ни разу не был в театре.

— Фантастично! Представьте себе, я знаком с писателем, который последний раз был в театре не десять, а пятнадцать лет назад. Это не доводы, уважаемый товарищ Варьяш. — Миклош улыбнулся: — Я скажу вам еще кое-что. Каждый год из армии демобилизуются тысячи солдат, которые именно за время службы приобщились к театру и художественной литературе. Как вы думаете, кто привил им эту любовь? Как раз те самые офицеры, у которых, по вашим словам, голова кружится от упоения властью, те самые офицеры, которые, как вы выразились, только и думают что об уничтожении да разрушении. А сколько военнослужащих ежегодно трудятся на стройках страны!

Среди молодых людей действительно есть такие, кто боится военной службы, но в этом в первую очередь виноваты их родители. Теперь мне, например, понятно, почему ваш сын Эндре Варьяш такой неважный солдат. Наверняка ему известно ваше мнение об армии, наверняка он хотя бы частично разделяет вашу ошибочную точку зрения, а потому и в армию пришел не для того, чтобы служить на совесть, а для того, чтобы просто отбыть положенный срок. В нашем споре самое печальное заключается в том, что столь ошибочные, в корне неверные взгляды защищает Геза Варьяш — писатель-коммунист, депутат Государственного собрания. Защиту родины, ее свободы и независимости вы противопоставляете нашему гуманизму. Я, например, считаю себя гуманистом, хотя и являюсь профессиональным военным, а художественной литературы читаю побольше многих профессиональных литераторов...

— Вы, видимо, исключение.

— Почему же? Я во многом похож на своих товарищей. Так же, как они, я стремлюсь к миру и ненавижу войну, так же, как они, люблю все прекрасное и хочу быть полезным членом нашего общества... Разумеется, я вовсе не утверждаю, что у нас в армии и, в частности, в офицерском корпусе нет никаких проблем. Есть, конечно, и, к сожалению, их не так уж мало. Только проблемы эти возникли не потому, что наши офицеры, как вы утверждаете, недостаточно образованны, а все их помыслы направлены якобы на разрушение и уничтожение. В проблемах наших вооруженных сил, как в капле воды, отражаются проблемы, характерные для всей страны в целом.

В любой отрасли промышленности существуют, к примеру, противоречия между старой и новой интеллигенцией... После проведения национализации в стране мы воспитали и подготовили тысячи специалистов, направив их на командные посты. Такой же процесс имел место и в армии. Многие рабочие стали капитанами и даже майорами. За годы службы они, конечно, многому научились. До тем временем подросло новое поколение. Само собой разумеется, что представители этого поколения лучше подготовлены и более организованны, чем мы с вами. И процесс этот закономерно порождает противоречия. Упоением властью страдают, к сожалению, и наши командиры, но только наша система позволяет успешно бороться с этим пороком.

Вы, товарищ Варьяш, коммунист, и вам следовало бы знать, какую роль играет армия на современном этапе развития нашей системы. Разумеется, мы вынуждены пока ее содержать, но когда-нибудь в далеком будущем необходимость в ней отпадет. И если бы такой день настал завтра, я бы с радостью пошел преподавать венгерскую литературу. Однако, до тех пор, пока существуют государственные границы и пока империалисты не отказались от своих планов мирового господства, перед нами, офицерами, стоит задача воспитывать приходящее в армию каждый год молодое пополнение, учить его отлично владеть вверенным ему оружием, которое, быть может, придется применить против врагов, покушающихся на свободу и независимость нашего отечества. В армии мы воспитываем из солдат настоящих людей, если они не стали ими ранее. Мы учим их любить свою родину, и вы, писатели, должны помогать нам в решении этой благородной задачи. Подумайте обо всем этом, товарищ Варьяш, и не сердитесь на меня... — Миклош передохнул и улыбнулся: — Ну а если я решусь просить руки вашей дочери, советую сказать «да», так как постараюсь стать хорошим мужем. — Он наполнил бокалы вином и предложил тост: — Ваше здоровье!

В номер Варьяш вернулся в скверном настроении: беседа с подполковником ему, естественно, не понравилась. «Этот умник, видимо, решил, что вот так сразу и переубедил меня, — с раздражением думал он. — Да если я захочу, завтра же засяду за роман, в котором подробно опишу, какую роль играет армия в воспитании солдат. А этот молокосос начал объяснять мне положение вещей, будто я сам не в состоянии разобраться...»

Жока еще не спала. Она читала.

— Где ты отыскала этого умника, дочка? — стараясь казаться веселым, спросил Варьяш и принялся снимать ботинки, которые за день успели намять ему ноги.

— С ним что-нибудь случилось? — поинтересовалась Жока, листая книгу.

— Не люблю зазнавшихся типов.

— Миклош не зазнавшийся тип.

— Как бы не так! Я-то уж людей изучил. — Варьяш начал раздеваться, бросая одежду на стул. — Мне достаточно пять минут поговорить с человеком, чтобы точно уяснить, что он собой представляет.

— Если бы!..

— Что такое?

— Если бы ты обладал способностью разбираться в людях, ты мог бы далеко пойти. Вообрази, выходишь на середину помоста и начинаешь: «Дамы и господа...»

— Довольно дурачиться! Ты сегодня только этим и занималась.

— Не я же завела этот разговор. — Жока захлопнула книгу. — Ты обращаешься со мной так, будто я не человек, а какая-нибудь вещь, которая принадлежит тебе...

— В любом случае ты обязана уважать меня, я — твой отец.

Девушка молчала. Достав из пачки сигарету, она закурила и только тогда заговорила:

— Было время, когда я тебя очень уважала, папа, а сейчас не могу. И виновата в этом, как ты прекрасно понимаешь, не я. Давно хотела сказать тебе об этом, да все не решалась.

— А сейчас-то откуда смелости набралась? — не без ехидства спросил отец.

Жока посмотрела в потолок и, выпустив дым изо рта, проговорила:

— Папа, я решила уйти от тебя.

— Что ты решила?

— Уйти из дома.

— Куда?

— Пока не знаю, да это и не суть важно. Я не могу и не хочу жить в твоем доме.

Варьяш повернулся к дочери:

— И на какие же средства ты будешь жить?

— Пойду работать.

— Куда? Что ты умеешь?

— Например, заниматься уборкой. За это платят восемь — десять форинтов в час, а в хорошем месте и того больше. Буду очень строго распоряжаться своим временем: до обеда — занятия в институте, посла обеда — работа. В месяц можно заработать полторы тысячи форинтов... А летом наймусь куда-нибудь официанткой...

— А почему тебе не живется, в родительском доме?

— Разреши мне не перечислять причин.

— Нет, я хочу знать...

— Не заставляй меня говорить об этом. Я уже взрослая и имею право жить так, как хочу.

— Хорошо, тогда убирайся к черту! Посмотрим, как ты станешь жить. Только предупреждаю, если уйдешь из дома, ноги твоей в нем больше не будет!..

— Пусть так...

— Хорошо-хорошо, поживем — увидим. — И Варьяш отправился в ванную бриться.

Сказанное дочерью он не принял всерьез. «До утра еще передумает, — успокаивал он себя. — Это она сейчас так говорит. Дома-то эта соплячка тарелки за собой никогда не вымыла, а теперь, видите ли, решила наняться к кому-нибудь уборщицей. Хочет иметь полторы тысячи форинтов в месяц...»

Варьяш направил бритву — он брился только опасной бритвой. «Черт бы побрал этих щенков! — в сердцах выругался он. — Совсем замордовали. Это их мать настроила против меня. И чего им не хватает? Чего я для них только не покупал! Стоило им пожелать чего-нибудь, как я бросался это желание выполнять. Может, это и плохо? К родителям, которые держат деток в ежовых рукавицах, отпрыски как раз и тянутся... — Он осмотрел себя в зеркало, особенно пристально вглядываясь в глубокие морщины на лбу и отечные мешки под глазами. — Старею я, старею! И, как видно, на старости лет останусь один-одинешенек... Что ж, может, так мне предназначено судьбой...»

Варьяш влез в ванну и попытался не думать о неприятном, но отогнать невеселые мысли ему так и не удалось. Жока не выходила из головы. «Что я скажу своим друзьям? Как объясню ее уход? — тревожно думал он. — Ведь если Жока действительно уйдет из дома, этого не утаишь. Пойдут пересуды. Найдутся доброхоты, которые скажут, что Жока поступила совершенно правильно. — И его вдруг охватил панический страх. — Нет-нет, я ни за что не отпущу ее. Я удержу ее, чего бы мне это ни стоило. Моего имени не должна коснуться новая грязная сплетня... Если Жока уйдет из дома, то все, конечно, встанут на ее сторону, а я не смогу объяснить, почему она так поступила. А как несказанно обрадуются мои завистники и недоброжелатели! Мне необходимо поговорить с ней, необходимо узнать, что с ней такое приключилось, и постараться заключить перемирие...»