Родичи - Дмитрий Липскеров

— А вот и наш импресарио! — поприветствовала Великая патологоанатома. — Сынок Алика, внебрачный!..

— Ах-х-х!!! — взрыднул Карлович. — Ах-х-х!…

— Конечно, прежде, чем он стал нетрадиционалом!..

Здесь Вера почувствовала, как ожила рука Лидочки, став внезапно молодой. Девушка засмеялась, да так искренне, что заставила посмотреть на себя изумленно.

— А чему так рады работники полового стана? — пришел в себя народный певец.

Вера осеклась, а тем временем пришел в себя хирург Никифор Боткин. Пока он поднимался с пола, Ахметзянов пожал всем присутствующим руки и, казалось, информацию о своем внебрачном происхождении воспринял ровным счетом никак. Зато руки у всех после пожатий стали пахнуть рыбой, с которой были бутерброды.

— Ну, что ж! — объединила всех Лидочка. — Пойдемте навестим нашу звезду.

— Конечно же! — поддержал Алик.

— Запрещаю! — воскликнул Никифор, и его рыжие волосы встали дыбом.

— Будет тебе, радость моя, командовать! — отмахнулась Лидочка.

— Действительно, — поддакнул певец.

— Меня-то ты, Никифор, пустишь! — был уверен Ахметзянов.

И тут вступила в события Катерина:

— Какая он тебе радость, старая! Сказали — нельзя, значит, тащи свою сушеную задницу обратно в лифт и тряси сухофруктами в своем монастыре! А ты, жиртрест, своим дворницким пальто только микробов пугаешь!..

От слова «жиртрест» Альберт Карлович, казалось, скончается на месте. Покраснел тухлым помидором и замер, ожидая немедленного инсульта. Но пронесло. Вера стояла с открытым ртом, а Ахметзянов радостно улыбался. Лишь одна Лидочка и в этот раз сохранила невозмутимое спокойствие.

— Тебя, деточка, что, мало пользуют мужчины? Ты чего здесь энергетику портишь своим ротиком зловонным!

— Вагина ненасытная… — неожиданно произнес хирург Боткин, после чего Катерина тоненько завопила и побежала по длинному коридору, стукаясь о стены.

— Господин Боткин! — обратилась к НикифорУ Лидочка, выпрямив спину до такой степени, что, казалось, старые позвонки вот-вот вылетят. — Милостивый государь, можем ли мы небольшой группой навестить нашего дорогого коллегу? Обещаем примерное поведение. При малейшем вашем сигнале ретируемся из палаты.

В обшем, Никифор так и представлял обхождение с ним — гением волею Божьей, — а потому смилостивился и, кивнув головой, проводил посетителей к палате со студентом Михайловым.

Звезды нашли Спартака «ничего-ничего»!

— Бледненький, конечно, — констатировала Лидочка. — Но молодцом!

Запахло рыбой, и все обернулись на Ахметзянова, который набил полный рот расплющенной кетой и белым хлебом.

— Не ел сутки, — оправдался импресарио, выронив из-за щеки кусок пищи, который незаметно, ножкой-ножкой, пхнул под кровать только сейчас проснувшегося студента Михайлова.

— Какой сегодня день? — спросил господин А.

— Среда, — ответили хором.

— Премьера в пятницу?

Все, кроме Веры, вежливо засмеялись.

— Отдыхай, голубок! — разрешила Лидочка. — Премьеру перенесем!

— Что-то случилось? — заволновался студент.

Господа переглянулись.

— Если вы из-за меня, то к пятнице я буду готов!

— Браво! — воскликнул Алик, и все зааплодировали.

— На этом закончим на сегодня! — скомандовал доктор Боткин.

Звезды Большого и импресарио Ахметзянов дружно сказали «До свидания!» и развернулись к выходу.

— Может она остаться? — Голубое небо смотрело на Никифора.

— Конечно-конечно!.. — чуть ли не заикаясь, проговорил Никифор и взъерошил солнце своих волос.

— Я буду здесь, неподалеку! — возвестил Ахметзянов и закрыл за всеми дверь.

Вера стояла, прислонившись к стене. Бледная, со сжатыми губами.

— Подойди, — попросил он.

Она села на край кровати. Он улыбнулся.

— У меня сердце слева, — сказал.

Она тоже улыбнулась со слезами на глазах.

— Не веришь? Иди сюда!

Она знала, что ему пробили грудь рельсом, а потому боялась даже постель тряхнуть ненароком.

Он освободил из-под одеяла руки, и она опять задохнулась от красоты его пальцев…

Он взял ее лицо прохладными ладонями и уложил себе на грудь, на ее левую сторону, на бинты.

— Слышишь?

И она услышала. Сердце четко билось слева.

А потом стучащее сердце начало двигаться. Сначала оно достигло середины грудной клетки, потом вдруг опустилось к диафрагме, затем вновь поднялось и медленно заскользило вправо, пока не утвердилось в своей привычной правоте и не принялось отбивать мерные тридцать ударов в минуту.

— Сними джинсы! — приказал он.

Она подчинилась безропотно. Ошеломленная происходящим, стянула за джинсами и трусы, обнажив великолепную бабочку, и села, крепко сдвинув колени.

— Носки сними.

Сняла.

— Ложись рядом.

Места было мало, но ей бы и сантиметра хватило.

Он положил руку на ее бабочку, на полминуты оба словно задремали, а потом он вдруг собрал пальцы в кулак.

— Смотри!

Вера распахнула глаза и увидела, как он вознес сжатую ладонь, а потом раскрыл пальцы, выпуская на волю бабочку невиданной красоты. Огромная, красная, как флаг, она медленно взмахивала крыльями, источая какой-то незнакомый аромат, а потом вылетела в форточку, став первой бабочкой этой весны.

Вера была потрясена, особенно когда увидела, что кожа ее живота абсолютно чиста. Знать, кольщик-то — гений был! Наколол живую бабочку!

Он улыбнулся.

— А теперь дай мне свою раненую ногу.

И на этот раз она подчинилась, развернувшись в кровати…

На ступне белел шрам. Он приник к нему губами, тело Веры задрожало, что-то электрическое вошло в ее организм и пробрало до самой души…

Когда вибрации закончились, силы окончательно покинули девушку.

Они лежали без движений.

— Возвращайся в театр! — сказал он.

— У меня нет таланта, как у тебя!

— А теперь ступай, я устал.

Здесь и вошел Боткин. Увидев голую девку в реанимационной палате, Никифор вскрикнул, покраснел поросенком и спросил:

— Тоже ненасытная вагина?

— Простите ее, — попросил студент Михайлов и, пока девушка одевалась, говорил хирургу, что чувствует себя гораздо лучше. Тем временем Вера выскользнула из палаты и успела вбежать в уходящий вниз лифт…

Тут студент Михайлов поднялся с кровати и, несмотря на ужас Никифора Боткина, на его категорические протесты, принялся разбинтовывать свою грудь.

— Не волнуйтесь вы так! — сматывал марлевые круги господин А. — У меня великолепные способности к регенерации.

— Да вы что! — прохрипел Киша. — Что вы!!!

В этот момент студент Михайлов полностью освободился от бинтов и растер грудь руками. Следы шестичасовой операции отсутствовали. Ни одного шва, лишь легкое покраснение, констатировал про себя внезапно успокоившийся Боткин.

— Дайте-ка я вас послушаю!

И приставил холодный стетоскоп к груди пациента. Шарил им, шарил, но сердечных ритмов не обнаружил.

— Сломался, что ли?

Студент Михайлов пожал плечами.

— Дайте руку!

Хирург пощупал пульс и определил нормальное его наполнение… Кинул в мусорное ведро испорченный стетоскоп.

— Уходите?

— Да.

Студент Михайлов натянул черный пуловер и увидел перед собой коленопреклоненного Никифора.

— Останьтесь, ради бога! Мне нужно вас исследовать! Вы — феномен, с которым наука еще не встречалась! — Киша рыдал. — Останьтесь!!!

— Меня уже исследовали тридцать два года моей жизни! Больше времени у меня нет! Простите!

Студент Михайлов легонько отодвинул Боткина, спустился по лестнице и, выйдя на воздух, глубоко вдохнул его, весенний и сладкий.

Где-то над домами, греясь в солнечных лучах, порхала большая красная бабочка.

13.

Для него все кончилось.

Он приехал в аэропорт и попросил всех отойти от носилок, на которых лежало тело, укрытое простыней.

Иван Семенович встал перед носилками на колени и потянул на себя белую ткань. Открылось лицо Машеньки.

Глаза ее были открыты, и спрашивала она как будто: «А что, собственно, произошло?»

Генерал весь скукожился и посерел.

Он не мог объяснить Машеньке, за что ей свернули шею.

А она не могла рассказать ему, как жить без нее.

Дунул ветер. Запахло летом и земляникой.

Генерал знал, откуда пришло лето, а потому заволновался, чтобы другие не обнаружили его тайны. Подозвал адъютанта и шепотом приказал вскрытия не производить, а везти жену домой…

В это время министр внутренних дел разговаривал кем-то равным себе или еще выше по должности.

— Да знает он, сука, где металл!

— Не умеешь работать? — спросил селектор.

— Умею, не сомневайтесь! Только у мужика сегодня жену убили! Три дня подождем, а там!..

— Там твои бабки станут нашими! — пообещал селектор. — А ты Подольским РУБОПом командовать будешь!..

— А не надо на меня наезжать! — вдруг не выдержал министр. — Мне на ваши колеса класть с Останкинской башни! На этих колесах только в ад катиться!